«Запад», — решила Анастасия, которая, как я только что услышал, развивала свой дар.
***
Мы прошли мимо колокольни собора Сен-Жак, у которого много веков назад собирались паломники, отправляясь в Сантьяго-де-Компостела. Миновали Нотр-Дам, где встретили еще нескольких «новых варваров». Водку допили, и я купил еще две бутылки, хоть и не был уверен, что все мои спутники достигли совершеннолетия. Никто не сказал мне спасибо, восприняв угощение как должное.
Я отметил, что начинаю пьянеть и поглядываю на одну из вновь пришедших девиц с интересом. Все они галдели, пинали мусорные баки и не произносили ничего, решительно ничего интересного.
Мы перешли на другой берег Сены и остановились перед лентой, какими обычно огораживают место будущего строительства. Пришлось сойти на мостовую и вернуться на тротуар метров через пять.
— Не сняли, — сказал парень, присоединившийся к нам недавно.
— Что? — осведомился я.
— А это еще кто?
— Наш друг, — ответила Лукреция. — Ты, наверно, читал какую-нибудь из его книг.
Парень узнал меня, однако не проявил ни удивления, ни восторга — наоборот, спросил, не могу ли я дать ему денег, в чем было ему сейчас же отказано.
— Если хотите знать, зачем здесь эта лента, раскошеливайтесь. Всему на свете — своя цена, и вы это знаете лучше, чем кто-либо еще. А информация — один из самых дорогих продуктов.
Никто не пришел мне на помощь, и мне пришлось уплатить евро за ответ.
— Не сняли ленту. Это мы ее здесь привязали. Видите, здесь не идет никакой стройки — всего лишь дурацкий кусок бело-красного пластика, который запрещает проход по этому дурацкому тротуару. Однако никому и в голову не приходит спросить, зачем он тут: все послушно сходят на мостовую, рискуя попасть под машину, и через несколько шагов вновь поднимаются на тротуар. Кстати, я читал, что с вами случилась неприятность?
— Именно потому, что я шел по проезжей части.
— Ничего, в этих случаях люди удваивают внимание: это и подвигло нас на эту затею с лентой. Пусть знают, что происходит вокруг.
— Ничего подобного, — заметила девушка, которую я счел привлекательной. — Это всего лишь шутка. Придумано, чтобы посмеяться над людьми, которые подчиняются неизвестно чему. Бессмысленно, и не имеет значения, и никто не попадает под машину.
К ватаге присоединились новые члены — теперь их было одиннадцать и две немецкие овчарки. Теперь они уже не просили подаяния, потому что никто не решался приблизиться к банде дикарей, которым доставляло удовольствие пугать людей. Пить было нечего, и все поглядели на меня так, словно поить их входило в мои обязанности, и попросили купить еще водки. Я понял, что это мой «пропуск» в паломничество, и стал искать магазин.
Девушка, на которую я обратил внимание, — она годилась мне в дочери — перехватила мой взгляд и завела со мной разговор. Я знал, что это — всего лишь провокация, однако разговор поддержал. Нет, она ничего не стала рассказывать о себе, а спросила, знаю ли я, сколько котов и столбов изображено на заднем плане десятидолларовой купюры?
— Котов и столбов?
— Видите, вы и не знаете. Вы не придаете значения деньгам. Так вот, там выгравировано четыре кота и одиннадцать столбов света.
Я мысленно пообещал себе, что, как только мне в руки попадет бумажка в десять долларов, я обязательно проверю.
— Наркотики у вас в ходу?
— Бывает, но редко. Спиртное — чаще. Наркотики — не наш стиль. Это — черта вашего поколения, правда ведь? Моя мать, например, законченная наркоманка, только она не колется и не нюхает, а готовит обед для нашей семьи, или исступленно наводит порядок в доме, или волнуется из-за меня. Когда у моего отца что-то не ладится на работе, она переживает из-за него. Можете себе представить? С ума сходит из-за меня, из-за моих братьев, из-за всего на свете! Мне приходится так напрягаться, чтобы делать вид, будто у меня все и всегда распрекрасно, что я предпочитаю уходить из дому.
Ну, вот вам и очередная личная история.
— Разве не то же самое было с вашей женой? — спросил белокурый юноша с колечком на веке. — Она ведь тоже ушла из дому? Ей тоже приходилось притворяться, что все хорошо?
Неужели Эстер и кому-нибудь из этих юнцов дала лоскут гимнастерки в запекшейся крови?
— Она тоже страдала! — расхохоталась Лукреция. — А теперь, насколько нам известно, больше не страдает. Вот это — настоящая отвага!
— А что же здесь делала моя жена?
— Сопровождала монгола, распространявшего очень странные идеи о любви — мы только сейчас начинаем их понимать толком. Расспрашивала. Рассказывала о себе. А в один прекрасный день — прекратила. Заявила, что устала жаловаться. Мы предлагали ей все бросить и присоединиться к нам — мы собирались тогда в Северную Африку. Она поблагодарила, объяснила, что у нее другие планы и что поедет в другую сторону.
— А ты не читал его новую книгу? — спросила его Анастасия.
— Нет, мне не интересно. Говорят, она чересчур романтична. Ну так что, когда ж мы купим зелья?
***
Прохожие расступались перед нами, словно мы были самураями, ворвавшимися в деревню, бандитами, нагрянувшими в городок на Дальнем Западе, варварами, вторгшимися в Рим. Хотя никто из ватаги никому не угрожал, никого не задевал, агрессивность сквозила во всем их облике — в манере одеваться, в пирсинге, в громких голосах. Они были другими. Мы дошли наконец до винного магазина и, вселяя в меня тревогу и смущение, вломились туда всей толпой и принялись шарить на полках.
Кого из них я знал? — Одного Михаила: да и то — можно ли было поручиться, что он рассказал мне правду о себе? А если они что-нибудь стащат? А если у кого-то из них припрятано оружие? Я ведь вошел вместе с ними — не придется ли, как самому старшему, отвечать за них?
Кассир беспрестанно поглядывал в зеркало, помещенное на потолке небольшого торгового зала. Мои спутники, видя его озабоченность, вели себя буйно. Атмосфера сгущалась. Я быстро купил три бутылки водки и поспешил к выходу.
Женщина, расплачивавшаяся за пачку сигарет, заметила, что и в ее времена бывали в Париже богемные артисты и художники, однако не носились по нему банды юнцов, угрожая всем и каждому. А потом посоветовала кассиру вызвать полицию.
— Я уверена, что вот-вот случится что-нибудь нехорошее, — добавила она вполголоса.