Я поднял воротник пиджака и бегом промчался от машины к дому. Джимми Джеймс мгновенно открыл дверь.
– Ага, добрался-таки.
– Кажется, да.
От дома, в котором я был три дня назад, остался один скелет. Красивый стол и протертые бухарские ковры исчезли.
– Значит, ты получил мое сообщение. – Я вспомнил про сигнал мобильного, хоть и поздно. – Ну и дерьмовое у нас тут утро.
– Что случилось?
– Лучше спроси, чего не случилось.
Торопить его было бесполезно. Жизнь Джимми Джеймса протекала неспешно и размеренно. Все несчастья были равноценны, будь то убийство президента или смерть воробья. Каждое неприятное событие только еще раз доказывало, что мир – скверное место, а в каждом успешном мероприятии скрывается дьявол. Одно лишь пьянство могло расшевелить Джеймса, да и то редко. Он был слишком стар для носильщика и слишком беден, чтобы уйти на пенсию. Сейчас он поежился и вытер нос.
– Ты принес холод с улицы. Мне с таким трудом удавалось согреться, кругом хлопали двери. Погода совсем не подходящая для бесконечных входов и выходов.
От него несло виски, а в голосе звучали жалобные нотки. Я напомнил себе, что он пожилой человек, и мягко спросил его:
– Ну что у вас приключилось?
– Мы все закончили. Это место очищено.
Он отвернулся и стал взбираться по лестнице. Я пошел за ним, подстраиваясь к его медленной поступи. Гулкое эхо наших шагов возвещало, что работа действительно закончена. На стенах, где еще недавно висели картины, теперь оставались прямоугольные тени. Может, и фотографии были всего лишь напоминанием о чем-то давно минувшем, рентгеновскими снимками, привидениями, которые уже не смогут ничем навредить?
Он провел меня в бывшую музыкальную гостиную. Остатки его бригады безжизненно тусовались вдоль стен. Работа закончена, но обычного радостного оживления почему-то не наблюдалось. Лица выглядели апатичными и усталыми. Все взгляды были обращены ко мне – блудному сыну. Я вынул из бумажника пачку денег и не считая протянул Джимми Джеймсу. Я точно знал, сколько там – триста фунтов, десятками, специально отложенные для такого случая.
– Значит, дом пуст?
– Да.
– Молодцы.
Он подержал пачку в руке, пытаясь по весу определить, сколько там. Я сказал:
– Здесь не все. – С Джимми я рассчитаюсь позже. – Когда выгрузите, своди ребят в бар за мой счет.
– Ты присоединишься?
– Наверное.
Он кивнул носильщикам, и те направились к двери. Сейчас они отвезут последнюю партию вещей в аукционный дом и пойдут в паб. Джимми Джеймс подождал, пока они все не выйдут.
– Я послал тебе сообщение на мобильный.
– Я не читал.
– Как обычно.
Он стоял неподвижно, опустив слезящиеся глаза, смиренный и несчастный, как промокший терьер. Я знаю Джимми двадцать лет. В пятьдесят лет он был не более жизнерадостным, чем сейчас, в семьдесят. Всегда приходилось из него все вытягивать. Видимо, это мой крест, наказание за грехи.
– Ну, выкладывай, я жду.
– А мы все думали, где же ты пропадаешь… На тебя это не похоже – так руководить процессом.
Я посмотрел на него, подыскивая подходящий ответ, потом нашел его.
– Тут появились кое-какие дела.
– А…
– И что ты хотел сообщить мне по телефону?
– Ей вдруг стало нехорошо.
– Кому, Розе?
Я с удивлением обнаружил, что живот свело тревожной судорогой. Джимми нервно потряс головой.
– Да нет, этой старухе. Ей стало плохо сегодня. Хорошо еще, что мы были здесь.
Мой живот совсем скрутило. На меня широкими шагами надвигалось невезение.
– И что, насколько серьезно?
– Мы вызвали «скорую». Я пытался тебе дозвониться, но ты не отвечал.
Чувство вины усилило мое нетерпение.
– Это ты уже говорил, вот я здесь. Начни сначала. Где ей стало плохо?
– Если ты собираешься меня допрашивать, давай хотя бы сядем. Даже в гестапо людям разрешалось сидеть на допросе.
Он прошел к окну и с тихим стоном опустился на скамеечку. Семьдесят. Возможно, он ненамного старше Клиффа Ричарда. Я неуклюже уселся рядом.
– Я уверен, что ты прекрасно справился с ситуацией. Извини, что я не смог быть здесь в нужный момент. Просто дело было неотложное.
– Да ну… – Судя по тону, он сильно сомневался в моих словах.
– Ну, расскажи конкретнее, что именно произошло.
Он печально вздохнул:
– Она вышла из той комнаты, на первом этаже, где-то в одиннадцать. Может, почувствовала себя плохо и хотела, чтобы мы ей помогли, я не знаю.
Джимми Джеймс сжал руки на коленях. Я смотрел на них, пока он говорил. Дряблая кожа, восковые складки и морщины, пронизанные вздутыми венами. Они казались руками другого, более крупного мужчины, украденными у кого-то и натянутыми на Джимми. Словно перчатки с чужой руки, с задубевшими, потрескавшимися ногтями. После его смерти я спокойно мог бы отполировать эти ногти и выдать их за черепаший панцирь.
– Ее закачало в коридоре. К счастью, пара наших мальчиков в этот момент вытаскивали какие-то вещи на улицу. Они укрыли ее пледом и позвонили в больницу.
– Она упала в обморок?
– Не удивлюсь, если ее доставят обратно уже в ящике.
– Да уж, Джимми, ты у нас, как всегда, веришь в лучшее.
– Но ты же не видел ее. А я видел. Она совсем не походила на картинку из журнала «Красота и здоровье». – Джимми вынул из кармана заскорузлый носовой платок и высморкался. В эту минуту он скорее всего думал о своей собственной смерти, которая тоже не за горами. Он повернулся ко мне: – Что теперь будет с распродажей?
– Не знаю, все может сорваться. – Я рассеянно поглаживал ладонью сиденье, размышляя не только о распродаже. Возможность упущена. – Все зависит от того, насколько тяжело ее состояние. Возможно, выкарабкается и захочет продолжить, почему бы и нет? Мне показалось, что она довольно здравомыслящая старуха. Если нет, нам нужно будет просто подождать. Выясним, кто у него еще есть из родственников. Будем плясать от этого. Вот блин, я ведь так и знал – слишком уж все хорошо начиналось. В какой она больнице?
– В «Лазарете». Ребята из «скорой» сказали, что можно позвонить, если хочешь узнать, как она.
– Да, я позвоню.
Он поднялся со скамьи и потер поясницу.
– Ладно, конечно, это нас всех касается. Но я сделал свою часть работы. Так ты присоединишься к нам или останешься здесь?
– Побуду здесь немного.
– Как хочешь. – Он в последний раз обвел комнату взглядом: – Хотя я тебе не завидую. Это местечко слегка пугает меня.