– Вы пригласили в театр на премьеру «Маскарада» Лермонтова Лефортовскую Царевну?! – закричал Томмазо Кам-панелла на курсанта-хориновца. В первое мгновение он готов был ударить его, но почему-то сдержался, хотя в тот момент хориновский герой и сам бы не смог объяснить себе, почему он не сделал этого.
– Да, Томмазо Кампанелла, это так… Простите меня, – ответил курсант-хориновец. – Я поддался соблазну. К тому же, в тот момент я был в ужасном состоянии, я разуверился в хориновской революции в настроениях, я только что сбежал тогда вслед за Господином Радио из подвальчика «Хорина», в котором появился Совиньи, и мне казалось, что надо как-то разогнать, раскрутить свои настроения, добавить ярких эмоций, впечатлений и вот, прямо возле станции метро «Бауманская», я встретил Лефортовскую Царевну… Простите меня Томмазо Кампанелла!..
– Что же было дальше? – мрачно и сдержанно спросил Томмазо Кампанелла. – Говорите скорей, а то из-за вас я приду в театр, когда спектакль уже давным-давно закончится!
– Не волнуйтесь, Томмазо Кампанелла, – с горечью, устало проговорил курсант-хориновец. – С началом спектакля нам повезло: с Лассалем что-то случилось, он умудрился не прийти вовремя на собственную премьеру, и начало было ужасно надолго отложено. Совсем недавно, когда я выбегал из дверей театра, спектакль все еще не начинался…
– Вот как?! – поразился Томмазо Кампанелла и закрутил кран. Остатки вылившейся из него ледяной воды с бульканьем исчезли в горловине раковины.
Не в силах встречаться с Томмазо Кампанелла глазами и потому глядя только на свое разбитое лицо, отражавшееся в зеркале, курсант-хориновец продолжал:
– То, что произошло дальше, было ужасно. Мы с Лефортовской Царевной добрались до театра. Теперь я знаю точно, что это произошло не к счастью, а к несчастью, но в тот момент я невероятно обрадовался оттого, что нам даже удалось купить в кассе, в окошке администратора, пару билетов. Мы вошли в театр, разделись в гардеробе и некоторое время просто прогуливались в фойе, рассматривая вывешенные на его стенах портреты актеров. В портретном фойе мы встретили многих хориновских революционеров в настроениях, в том числе и самопровозглашенного режиссера самодеятельного театра Господина Радио. Тогда-то, когда мы говорили с Господином Радио, там, в фойе, и появился тот самый Совиньи, про которого вы наверняка знаете, – вам должны были рассказать про него по радиомосту. Еще издали увидав проклятого Совиньи, Господин Радио поторопился куда-то исчезнуть. По-моему, на этот раз он не побежал за милицией, а просто спрятался в каком-то укромном уголке театра, где бы Совиньи не мог его увидеть. Совиньи же, который прежде видел меня в хориновском зале и теперь, видимо, узнал, подошел к нам с Лефортовской Царевной. Та, естественно, ничего про него не знала, не знала, что он за мерзкий человек и каких ужасных вещей вполне можно от него ожидать. Совиньи тут же начал рассказывать – причем обращался он в основном не ко мне, а к Лефортовской Царевне – про то, что он друг руководителя театра «Хорин» Господина Радио и что сейчас у него, Совиньи, должна состояться встреча с великим актером Лассалем. Мол, он, Совиньи, собирается зайти к Лассалю за кулисы, потому что тот – его лучший друг. Надо сказать, что с того момента, как он заговорил с нами, Совиньи не допустил ни одной грубости. Напротив, если не считать того, что он разговаривал с Лефортовской Царевной так, как будто меня рядом и вовсе не было, Совиньи демонстрировал чрезвычайную вежливость и обходительность. В конце концов Совиньи сказал, что хочет появиться за кулисами не один, а с Лефортовской Царевной, потому что у него там какие-то запутанные отношения с одной актрисой, и он хочет пройтись у нее на виду в обществе красивой женщины. Но женщины с ним нет, и потому он просит Лефортовскую Царевну сопроводить его за кулисы к Лассалю.
– О, черт!.. Опять этот Совиньи!.. Что ж, я больше не могу бегать от этого ужасного Совиньи. Я наконец должен дать ответ! – проговорил в тоске и злобе Томмазо Кампанелла.
– Совиньи сказал, что есть некоторые обстоятельства, о которых он не может говорить при мне и может сообщить о них только одной лишь Лефортовской Царевне, – продолжал рассказывать курсант-хориновец. – Совиньи наклонился к Лефортовской Царевне и что-то пошептал ей на ухо. Можете представить, как я себя чувствовал, пока все это происходило!
– Да, я хорошо себе это представляю!.. – угрюмо заметил Томмазо Кампанелла, то и дело сжимая и разжимая кулаки. – Наверное, и вы сейчас представляете себе, что сейчас чувствую я, когда вы все это мне рассказываете!..
Голос Томмазо Кампанелла звучал зло. Курсант-хориновец не нашелся, что ответить на его слова, а просто поторопился продолжить свой рассказ о недавних событиях, случившихся с ним в одном из самых модных столичных театров:
– Надо сказать, что во время всего этого разговора с Совиньи я пытался увести от него Лефортовскую Царевну, но я знаю ее всего лишь один вечер, а Совиньи был столь коварно-обходителен, что совершенно очаровал ее, и она, не понимая, почему я не хочу общаться с таким милым человеком, не соглашалась уйти от него, несмотря на мои настойчивые намеки. Но после того как Совиньи очень недолго пошептал ей что-то на ухо, Лефортовская Царевна сильно изменилась в лице – оно стало напряженным, застывшим – и страшно побледнела. Затем Лефортовская Царевна повела себя странно: она сказала Совиньи, что тоже хочет, чтобы ее увидел в обществе мужчины один человек. Честно говоря, Томмазо Кампанелла, я уверен, что она имела в виду вас. Некоторым образом это обстоятельство немного смягчает мою вину перед вами…
– Нет… – спокойно сказал Томмазо Кампанелла.
– Впрочем, не о моей вине речь… – не сразу проговорил курсант-хориновец.
Затем он продолжил:
– После этого я наконец потребовал, чтобы Совиньи оставил Лефортовскую Царевну и меня в покое. Не скрою, в отличие от Совиньи мне не удалось выдержать более-менее цивилизованного тона. По контрасту со спокойным и внешне совершенно благообразным Совиньи, я выглядел, как человек, который начал безобразный скандал. Я действительно в тот момент уже не контролировал себя, уж больно меня переполняла справедливая ненависть к Совиньи. Тут-то он и ударил меня. Причем, повторюсь, со стороны выглядело все так, словно скандал устроил я, а Совиньи просто утихомирил меня не совсем допустимым способом. Я кинулся на него, чтобы дать ему сдачи, но несколько прогуливавшихся поблизости от нас в фойе зрителей схватили меня за руки. Совиньи – в это трудно поверить, но это так – превзошел даже свое собственное коварство и начал требовать, чтобы билетерши вызвали милицию, потому что он, мол, «боится оставаться в театре, пока здесь находится этот хулиган». Милицию, конечно, никто вызывать не кинулся, но вот моя замечательная тетушка, которая тоже была там, в театре, и как всегда бдительно заботилась о моем благе, убедила меня в том, что мне лучше уйти, потому что появление милиции и проверка документов, конечно же, непременно закончится тем, что я попаду в кутузку военной комендатуры. Я чувствовал себя ужасно: унижение, боль, страх, желание отомстить, чувство бессилия – все перемешалось в моей душе. Между тем Лефортовская Царевна по-прежнему стояла рядом с Совиньи, и он даже приобнял ее, словно хотел защитить красавицу от меня – ужасного скандалиста и хулигана. Лефортовская Царевна никак ему не противилась.