Набег небес сжег султанат Мандару.
Оплавлен лавой остров Норте Руне.
С шотландских гор летит стрела в Сахару —
Искать рубин, зарытый в Камеруне.
Кометы луч лови без проволочки,
Ведь судьбы двух людей она сведет.
Слова расставишь в вертикальной строчке —
Лишь двух рубинов здесь недостает.
Один лежит во чреве Норте Руне,
Другой на плоскогорье в Камеруне.
Открыв лишь тайну этих двух катренов,
Записанных на языке друидов,
Поймешь: судьба кометы неизменна,
А пентаграмма вновь тобой закрыта.
Чижевский устало откинулся в кресле отеля «Хилтон» камерунской столицы Яунде:
– Ладно, если ордена вам жаль, я согласен на медаль. Поделим «Нобелевку». Кстати, вот еще деталь. Когда я уже разгадал текст таблички из камеры царевича, на которую ты меня так ненавязчиво «навел», я обратил внимание на еще один ключ, ведущий в Камерун: главная река Камеруна, протекающая, кстати, неподалеку от моего отеля, называется Санага. То есть – розовая. А основателя династии вождей племени банту (к которой относится и мой друг, будущий правитель этой страны) звали Рубин Санага Томбе.
– И что? Моего соседа в отеле для профессоров Сорбонны в Париже зовут Рубен Вагранович Рубинчик. Никакого отношения к нашему сюжету он не имеет.
– А вот Рубин Санага – имеет. Я тебе такой перстенечек при встрече покажу… Словом, из Камеруна, куда, я признаю, направил меня ты, я привезу не один, а два розовых рубина, необходимых нам для продолжения эксперимента.
– Похоже, работа идет к концу. Все-таки втроем мы разгадали самые головоломные загадки Нострадамуса.
– Погоди, почему втроем? Мне помнится, по заданию Осины и за его деньги к позитивным результатам пришел и профессор де Леклер, и профессор Жорж де Шоймер из Сорбонны.
– Хорошо, что ты о них напомнил. Правда, Леклер месяц назад умер. Боюсь и Шоймеру грозят серьезные неприятности. Ведь он тоже передал Осине переводы катренов Нострадама. Он больше не нужен. А как носитель информации, даже представляет опасность.
Это было ощущение не для слабонервных.
Стоило закрыть за собой гигантские дубовые двери зала №1 для профессоров Сорбонны, оставив за спиной напряженную тишину атмосферы мышления и творческого поиска, как ты погружался совсем в другую жизнь. Стены вокруг были те же, но воздух был уже другой, насыщенный земными ароматами американских «Лаки Страйт» и крепких французских «Галуаз», легкой травки из Голландии и густой, сладковатой марихуаны из Афганистана… В порочном воздухе Сорбонны, как и любого другого европейского университета, стремительно перемещались люди совсем юные и уже взрослые, блондины и брюнеты, европейцы и азиаты, курящие и некурящие, пьющие и не бравшие в рот даже сухого белого вина.
Но главное – все они были молодые. В отличие от выходящего из университета профессора Жоржа де Шоймера.
И живые. В отличие от языков, которые он изучал уже полвека.
Впрочем, профессор, пользующийся любовью и уважением слушателей семинара, был еще в хорошей для своих лет форме. Немного уже грузный, с обширной лысиной на макушке, в молодости он явно обладал хорошей фигурой. Глаза профессора буквально обволакивали встречавшихся ему на пути хорошеньких студенток.
Он любил женщин. Женщины – высокие и маленькие, полные и худенькие, белокурые, жгучие брюнетки, белокожие рыженькие – всегда составляли для него часть жизни, и очень важную часть.
Но не основную. Базовый элемент – научные изыскания. Без ложной скромности он мог гордиться собой. Он имел докторские степени по истории, филологии, искусствознанию, философии и информатике. Любящие его женщины еще в юности говорили:
– Жорж, ну зачем ты так разбрасываешься? 3аймись чем-то одним, и докторская степень у тебя в кармане.
Когда карман разбух от дипломов, они ему говорили:
– Но если бы ты смог направить всю свою энергию на какую-то одну науку, то, возможно, сделал бы открытие, достойное медали лауреата Нобелевской премии.
Но заниматься все время одной и той же наукой ему было скучно. Стоило ему увлечься историей Прованса – и он принялся за изучение старопровансальского языка. И получил Гонкуровскую премию за переводы поэтов Прованса эпохи раннего Средневековья.
А когда взялся за переводы стихов кельтских поэтов, перенес свое внимание на составление азбуки друидов, перевел на французский «Двадцать один урок Великого Мерлина» и получил Серебряную медаль «За выдающиеся достижения в науке XX века» из университета в Кембридже.
Литературоведение не номинируется на «Нобелевку». Но он перевел на современный французский и английский всего Мишеля Нострадамуса, написал и издал за свой счет первую его научную биографию. И наконец, номинировался на Ноблевскую премию по литературе.
Увы, члены нобелевского комитета еще не созрели для настоящей поэзии, имеющей не один, а десятки смыслов, подтекстов, намеков, кодов и шифров. Они не увидели исторической значимости его открытий, скрытых в академических комментариях к собственным переводам Мишеля Нострадамуса.
Впрочем, всю степень своего величия он понял совсем недавно, когда закончил переводить последние, самые загадочные и ранее ни разу не переводившиеся ни на один язык мира катрены Мишеля.
Раньше любившие его женщины корили Жоржа: «С твоими талантами ты мог бы зарабатывать миллионы, а довольствуешься скромной зарплатой профессора Сорбонны и чисто символическими гонорарами из научных журналов»…
Сегодня он может сказать: милые дамы, и тут вы не правы.
Исключительно литературным трудом он заработал свой первый миллион. И вполне возможно, не последний. Миллион фунтов стерлингов из Лондона уже переведен на его счет в банк «Лионский кредит». Он проверил.
А за разгадку и перевод нескольких катренов Мишеля Нострадамуса на современные языки, французский и английский, за свои гениальные догадки, ночные бдения он только что получил еще сто тысяч евро. Причем, заказчик мог бы отказаться платить: гонорар в миллион фунтов предполагал перевод всего Нострадамуса.
Но заказчик был столь обрадован сделанным Жоржем открытием, что заплатил не предусмотренные рамочным соглашением деньги. Тем приятнее ощущать, что они – как бонус, премия, подарок судьбы.
Заказчик – некто Осинский, русский олигарх с неясной полукриминальной репутацией. У Жоржа даже мелькала мысль сразу после получения гонорара уйти в подполье, уехать, спрятаться в провинции, в поместье друзей, или даже улететь в столицу Камеруна, где послом Франции уже год был аккредитован его ученик.
Он не доверял Осинскому. Он даже готов был предположить, что тот, получив заказ, не заплатит, а прикажет убить переводчика.
Он был неправ. Последний перевод на парижский банк уже произведен. Он может прямо сейчас снять со своего счета, скажем, тысяч десять на мелкие расходы.