Незаметно приблизился он к «Сусанне», стоявшей на якоре, и поспешил скрыться за ее корпусом. Тут он был уже вне опасности и, благополучно доплыв до берега фиорда, который считал рекой, радостно выпрыгнул из лодки.
Он был спасен, так как Ингольф, отправляясь в замок, строго запретил своим матросам сходить с корабля.
Почтенный клерк, ничего не знавший о происшедших событиях, полагал, что капитан Ингольф отправился в гости к какому-нибудь европейскому колонисту, и это вполне успокаивало его относительно людоедства туземцев.
Едва Олдхэм ступил по берегу несколько шагов, как перед ним выросла чья-то тень и обратилась к нему с речью на незнакомом языке.
Олдхэм нисколько не испугался. Он этого ожидал. Разумеется, он должен же был кого-нибудь встретить, и чем скорее это случилось, тем лучше, — по крайней мере, не придется ночевать под открытым небом.
«Это, должно быть, канак, — подумал он. — Как жаль, что я не знаю местного наречия!»
Незнакомец повторил свою фразу.
— Друг мой, — отвечал по-английски Олдхэм, — я, к несчастью, не знаю твоего благозвучного диалекта, я иностранец и приехал на твой остров в первый раз, чтобы изучить нравы и обычаи туземцев и проверить рассказы путешественников.
— Кто бы ты ни был, — сказал ему по-английски Грундвиг (туземец был не кто иной, как он), — я очень рад тебя видеть в нашей стране.
— Канак, говорящий по-английски! — изумился вслух мистер Олдхэм. — Вот уж никак не ожидал!
«Он меня принимает за канака! — подумал старый норландец. — Кто же он такой? Сумасшедший или шутник?»
В голове Грундвига постоянно сидела мысль — отыскать Фредерика Бьёрна. Верному слуге показалось, что лицо Ингольфа необычайно напоминает изящные и благородные черты покойной герцогини. Путешествуя с Магнусом Бьёрном в Китай, в Японию, в Индию и даже в Океанию, Грундвиг всюду разыскивал следы пропавшего мальчика, но ни на одном из тех мальчиков и юношей, которых он принимал за Фредерика Бьёрна, не оказывалось Бьёрновского клейма, неизгладимым способом накладываемого на каждого родившегося в этом семействе младенца мужского пола. При виде же Ингольфа у Грундвига явилось какое-то необыкновенно сильное предчувствие, что этот молодой человек и есть Фредерик…
Об Ингольфе, о его семейном положении он ничего не знал, а между тем едва не упал в обморок, когда увидел его лицо.
Прежде чем откровенно обратиться к капитану «Ральфа» с вопросом, нет ли у него на груди клейма, он решил воспользоваться отсутствием Ингольфа и отправиться на бриг, чтобы поболтать с кем-нибудь из тамошних людей и навести справки об их капитане. Случай совершенно неожиданно свел его с почтенным Олдхэмом.
Услыхав, что незнакомец принимает его за канака, Грундвиг собирался уже разъяснить ему его ошибку, но Олдхэм продолжал свою болтовню, не дав Грундвигу раскрыть рта.
— Извините мое волнение, почтенный полинезиец, но ведь я, знаете ли, вот уже двадцать лет собирался посетить Океанию, но мне никак это не удавалось. Ведь я — простой клерк в конторе нотариуса на берегу Англии и согласился сесть на этот бриг лишь с тем условием, чтобы меня свозили посмотреть на Океанию, куда бриг именно и шел, как говорил сам капитан. Правда, когда мы сюда пришли, лейтенант Эриксон стал уверять, что здешние жители людоеды, но я не побоялся этого и все-таки вышел на берег, вверив себя святым законам гостеприимства, которые не чужды, конечно, и вам, о первобытные чада природы!.. Теперь я слышал из уст твоих, почтенный полинезиец, английскую речь и заключаю из этого, что цивилизация не чужда и твоей родине. Итак, вверяюсь тебе всецело… Ты, вероятно, здешний великий вождь?
Грундвиг, знающий, опытный и очень умный, занимал в замке положение не столько слуги, сколько доверенного человека, наперсника. Для своего времени он был даже довольно образован и начитан. Поэтому, слушая наивную речь Олдхэма, он сразу же понял, что видит перед собой какого-нибудь легковерного простака, которого вышучивают офицеры брига. Имея в виду чего-нибудь добиться от незнакомца, Грундвиг не стал его разуверять и преважно заявил ему, силясь не прыснуть со смеха:
— Да, Утава — великий вождь, и он приветствует белого гостя в своих владениях. Но, прежде чем я отведу тебя в свою хижину, ты должен ответить мне на мои вопросы, ибо мои братья послали меня узнать, что это за корабль пришел к нам.
— Спрашивай! Олдхэм с удовольствием ответит своему брату Утаве! — произнес клерк, подделываясь под манеру своего собеседника.
— Кто капитан этой большой лодки?
— Его зовут Ингольф, он капитан шведской службы. Швеция — это страна, которой ты, Утава, не знаешь. Там настолько же холодно, насколько здесь жарко.
При других обстоятельствах этот ответ насмешил бы Грундвига, но теперь ему было не до смеха. Сердце его сжалось от страха, что ему не удастся узнать того, чего он желает.
Он продолжал задавать вопросы:
— Где живут родители капитана, и знал ли ты их?
— Ничего не могу тебе ответить, потому что сам познакомился с капитаном Ингольфом только на корабле.
Этот ответ принес Грундвигу сильное разочарование, но все-таки старый слуга продолжал слушать, так как Олдхэм пояснял дальше.
— Впрочем, если ты желаешь подробных и самых верных сведений, — говорил клерк, — то на корабле есть человек, которому известно все прошлое капитана. Это один белый… вернее — рыжий, одним словом, европеец, то есть такой же человек, как и я.
— Как его зовут?
— Его зовут Надодом.
— Надодом! — вскричал Грундвиг, будучи не в силах скрыть свое удивление.
— Да, Надодом… Что тебя так удивляет это имя? Оно очень обычно в Швеции и Норвегии, и нотариус Пеггам, у которого я служил, говорил мне, что этот человек родился в герцогстве Норландском.
— Надод!.. Норландское герцогство! — пробормотал Грундвиг, удивление которого постоянно росло.
— У этого Надода, — докончил Олдхэм, — есть еще прозвище Красноглазый, потому что один глаз у него налит кровью и совершенно вылез из орбит. Его, говорят, очень сильно прибили в детстве. Пеггам мне рассказывал, что Надода наказали так по приказу его господ за то, что он недоглядел за ребенком, который был поручен его надзору, и тот утонул.
Грундвиг слушал Олдхэма, боясь вздохнуть, боясь проронить хотя бы словечко.
— Впрочем, я не вполне уверен, утонул ли ребенок: мне помнится, мистер Пеггам говорил, что мальчик жив. Эти рассказы меня никогда особенно не интересовали, поэтому я и слушал их кое-как, без большого внимания. Одно могу тебе сказать, мой друг Утава, — что Надод находится на корабле и что никто лучше этого человека не может рассказать тебе о нашем капитане.
Грундвиг не мог ошибиться в личности Надода, потому что приговор герцога исполнял он, Грундвиг, вместе с Гуттором.
— Слава тебе, Господи! — пробормотал он вполголоса. — Да, это он: предчувствие на этот раз не обмануло меня… Надобно увидать этого Надода, вырвать у него тайну… И зачем он явился опять в Розольфсе? Уж, разумеется, не за хорошим делом. Этот гнусный бандит на хорошее дело не способен… Разве, убегая из замка, он не поклялся жестоко отомстить за причиненное ему увечье? Разве он не говорил, что не успокоится до тех пор, пока не омоет руки в крови последнего из Бьёрнов?.. Разве не поклялся он меня с Гуттором пригвоздить живыми к воротам замка… Боже мой! Что, если он явился сюда теперь именно для того, чтобы исполнить свои угрозы?.. И почему он прибыл именно на этом бриге?.. О, какая дьявольская мысль: разрушить Розольфсе руками одного из Бьёрнов!.. Ужасная мысль, но вполне достойная такого бандита… Нельзя терять времени, необходимо овладеть Надодом во что бы то ни стало… Но как это сделать?