— Клянусь моими десятью пальцами! — посмеиваясь, воскликнул Эйлуорд из-за остатков своего куста. — Орешек нашему рыцарю достался не по зубам. А кто он?
— Судя по гербу, — ответил старый Уот, — либо Беркли с запада, либо Попем из Кента.
— Помнится, состязался я как-то с кентским лесником… — начал толстый мастер.
— Да помолчи ты, Бартоломью! — перебил Уот. — Вон бедняга Нед лежит с раскроенной головой, так ты, чем бахвалиться, прочитал бы молитву за упокой его души. А, Том из Беверли! Что там у вас?
— В последний раз нам худо пришлось, Уот. Наших сорок полегло, а у Дина справа и того больше.
— Словами делу не поможешь, Том. А коли все полягут, опричь одного, так и он стоять должон до последнего.
Пока лучники обменивались такими замечаниями, военачальники позади них держали совет. Два французских отряда были обращены в бегство, но лица рыцарей, умудренных опытом, становились все тревожнее, по мере того как на их позицию медленно надвигался отряд короля. Линия лучников заметно поредела и растянулась. Яростная схватка у изгороди вывела из строя немало рыцарей и оруженосцев. Другие, ослабленные голодом, лежали на земле, стараясь отдышаться. Некоторые переносили раненых в тыл, укладывая их под деревьями, а многие подбирали оружие убитых, чтобы заменить сломанное копье или меч. Капталь де Буш, как ни закален и ни храбр он был, угрюмо хмурясь, шепотом излагал свои опасения Чандосу.
Однако отвага принца только больше воспламенилась в грозный час, и его темные глаза горели воинственной гордостью, когда он переводил их со своих истомленных товарищей на густые ряды французов, которые под вопли труб медленно двигались по равнине, осененные тысячами развевающихся на ветру значков.
— Будь что будет, Джон, а переведались мы с ними знатно, — сказал он. — В Англии за нас никому стыдно не будет. Ободритесь, друзья мои, ведь если мы победим, то прославимся навеки, если же погибнем, то достойно, а наши братья и родичи, уж конечно, за нас отомстят. Еще одно усилие, последнее, и день будет наш. Уоррик, Оксфорд, Солсбери, Суффолк — все вперед! И мое знамя! На коней, благородные господа! Лучники обессилены, и выиграть сражение должны наши добрые копья. Вперед, Уолтер! Да пребудут с Англией Бог и святой Георгий!
Сэр Уолтер Вудленд на высоком вороном жеребце занял место рядом с принцем, вставив королевское знамя в особое отверстие седла. К знамени со всех сторон поспешили рыцари и оруженосцы, образовав внушительный отряд — к людям принца присоединились и оставшиеся в живых воины Уоррика и Солсбери. Четыреста жандармов резерва теперь тоже заняли место в строю, но лицо Чандоса, когда он оглядел силы англичан, а потом перевел взгляд на приближающихся бесчисленных французов, стало еще серьезней.
— Не нравится мне это, милорд. Их слишком много, — шепнул он.
— А как бы ты распорядился, Джон? Скажи, что ты задумал?
— Надо, удерживая их в центре, ударить им во фланг. Как по-твоему, Жан?
Он обернулся к капталю де Бушу, чье смуглое решительное лицо отражало те же опасения.
— Поистине, Джон, я мыслю, как ты, — ответил он. — Французский король человек очень смелый, как и те, кто его окружает, и не вижу, как мы можем их отбросить, если не последуем твоему совету.
— Дайте мне хотя бы сотню людей, и я берусь выполнить маневр.
— Но, пресветлый принц, это мое право, ведь план принадлежит мне! — возразил Чандос.
— Нет, Джон, оставайся со мной. По ты, Жан, хорошо сказал, а теперь берись за дело. Поезжай попроси у графа Оксфордского сто жандармов и столько же легковооруженных конников. Обогнешь с ними вон тот пригорок, чтобы вас не заметили. Оставшиеся лучники пусть построятся на флангах, а когда выпустят все стрелы, вступят в рукопашный бой насколько хватит сил. Подождем, пока они не минуют вон тот терновник, а тогда, Уолтер, скачи с моим знаменем прямо к знамени французского короля. Благородные господа, пусть Господь и мысли о ваших дамах укрепят ваш дух!
Французский монарх, увидев, что пеший бой англичане выиграли, но изгородь в результате почти повсюду сровнена с землей и перестала быть серьезным препятствием, приказал своим рыцарям сесть в седло, и теперь на английскую позицию для последней, решительной схватки надвигался в конном строю весь цвет французского рыцарства. Король находился в центре переднего ряда. Жоффруа де Шарньи с золотой орифламмой ехал справа от него, а Эстас де Рибомон с королевскими лилиями — слева. Возле его локтя держался герцог Афинский, коннетабль Франции, а по сторонам — знатнейшие вельможи, преисполненные воинственной ярости: они то и дело разражались боевым кличем и потрясали оружием над головой. Шесть тысяч храбрецов самой доблестной страны в Европе, люди, чьи имена были точно гром военной трубы — Божье и Шатийон, Танкарвиль и Вентадур, — не отставали от лилий ни на шаг.
Вначале они заставляли коней идти шагом, чтобы те сохранили все силы для атаки. Затем перешли на рысь, которая быстро сменилась галопом, когда навстречу им, вбивая в землю остатки живой изгороди, широким фронтом, величаво двинулась одетая в железо английская конница. Через минуту, опустив поводья и не жалея шпор, два ряда всадников уже неслись карьером прямо друг на друга. Еще мгновение — и они сшиблись с таким грохотом, что его услышали горожане, собравшиеся на стенах Пуатье в добрых семи милях оттуда.
Удар был так ужасен, что многие лошади свалились мертвыми со сломанными шеями, а у всадников, удержавшихся в седле благодаря высокой луке, были сломаны ноги. Если скакуны сталкивались грудь с грудью, они поднимались на дыбы и падали на спину, придавливая седоков. Но во время скачки передние ряды разомкнулись, и многие всадники устремились в разрывы, оказавшись в самой гуще врагов. Тогда фланги раздвинулись, и в центре стало настолько просторнее, что уже можно было поднять меч и управлять конем. На пространстве в десять акров закружился бешеный водоворот. Мелькали шлемы, сверкая, поднимались и опускались мечи, булавы, палицы, взметывались руки, колыхались перья, поворачивались щиты, а боевой клич, вырывавшийся из тысяч глоток, и лязг металла о металл сливались в рев и грохот океанского прибоя, разбивающегося о скалы. Сражающиеся то продвигались вперед по долине, то откатывались назад, едва одна из сторон собиралась с силами для нового натиска. Сомкнутые в смертоносных объятиях, доблестные англичане и отважные французы с железными сердцами и пламенными душами напрягали все силы, чтобы одержать верх.
Сэр Уолтер Вудленд, шпоря вороного коня, ринулся в бушующий водоворот, тщась добраться до серебряно-голубого знамени короля Иоанна. Прямо за ним плотным клином скакали принц, Чандос, Найджел, сэр Реджинальд Кобем, Одли с четырьмя своими прославленными оруженосцами и еще десятка два лучших рыцарей Англии и Гаскони. Держась сплоченно, они мощными ударами и натиском могучих коней подавляли всякое сопротивление, но все равно пробивались вперед очень медленно: на них опять и опять накатывались волны свежих французских конников и, разделяясь перед ними, тотчас смыкались у них за спиной. Иногда удар очередной волны отбрасывал их назад, иногда они отвоевывали несколько шагов, а иногда еле удерживались на месте и тем не менее с каждой минутой оказывались все ближе и ближе к серебрянб-голубому знамени, реявшему в самом центре французского войска. В их ряды, хрипя от напряжения, вломился десяток французских рыцарей, замысливших вырвать знамя у сэра Уолтера Вудленда, но его с одного бока охраняли Чандос и Найджел, а с другого — Одли и его оруженосцы, и никто из успевших наложить руку на древко не уцелел.