Конечно, часть его голосом Чистильщика перечисляла все те мерзости, которые Кара делала добровольно или почти добровольно, что этого не стереть и не изменить самой сути. Шлюхи остаются шлюхами. Это как бабочка. Она уже выбралась из кокона именно такой, и никакая высшая сила не изменит рисунка на ее крыльях.
Следующая встреча состоялась через неделю. Ланселот был почти уверен, что Кара придет на следующий же день или через день. И выходя из университета, останавливался, высматривая ее в толпе.
Не было.
Придет. А если нет? Вдруг она передумала? Поняла, что не готова принять его помощь, которая уже совсем не от чистого сердца? Дразнит… Попала в беду и отчаянно нуждается в спасении… тысяча вариантов.
И бабочки, извлеченные с антресолей. Коллекция изрядно пострадала от неправильного хранения. Придется создавать новую…
– Лучше бы ты с девушкой познакомился хорошей, – сказала мама и нахмурилась. Кажется, ей не по вкусу пришлось, что Ланселот вернулся к прежнему своему увлечению. – Вряд ли твоей жене понравится…
– У меня нет жены.
– Будет.
Мама вязала. Длинные тонкие спицы работали быстро, как жвалы диковинного насекомого, подбирая крученую нить, выплетая из нее что-то бесформенное и неприятное.
– Милый, ты скоро заканчиваешь учебу. Тебе не о бабочках думать надо… мы с папой не вечные. И не сможем всегда тебя содержать.
– Конечно, мама.
Он унес рамки в свою комнату.
– Не вздумай портить стену! – донеслось из зала. И спицы наверняка замерли. – Только ремонт закончили…
Ремонт закончился два года тому. Занималась им мама, которая была твердо уверена, что обладает тонким вкусом и точно знает, что именно нужно Ланселоту для счастья. Темно-зеленые обои в золотую полоску. Раскладная тахта болотного цвета. К ней прилагалось желтое покрывало с бахромой. Шторы на окне – коричневые, с абстрактными пятнами. Мебель – тяжелая.
Ланселоту, признаться, было все равно, где жить. И маме он сказал спасибо: ему несложно, а ей приятно. Однако теперь вся эта зелень действовала на нервы. Тесно. Душно. И на стене не хватает рамок. Впрочем, искать гвозди и молоток Ланселоту было лень.
А Кара все-таки появилась. Она ждала на прежнем месте, и Ланселот едва сдержался, чтобы не броситься к ней, обнять, потребовать номер телефона, адрес и вообще… На этот раз оделась приличней: джинсы и мешковатая рубашка с длинными рукавами. На лице – темные очки.
– Привет, – сказала она, подымаясь как-то неуклюже. – Пошли. Погуляем. Если хочешь.
– Хочу. Привет.
Она уже знала дорогу к парку и шла молча. Слегка прихрамывала, но не жаловалась. А Ланселот не спрашивал.
– Я присяду, – Кара устроилась на лавке и сняла очки.
Левый глаз заплыл. Правый уже отошел. И цвет синяков был зеленым, несвежим.
– Красавица, да?
Ланселот осторожно коснулся края гематомы. Потом опустился на колени и поднял рубашку, Кара не сопротивлялась. Синяки покрывали ее живот, бока и шею. Были на руках и, кажется, на ногах тоже.
– Кто?
– Известно кто… хозяин наш. Пронюхал, что я сбежать собираюсь. Бегать от него нельзя. Найдет и живьем похоронит, – сказано это было отрешенным равнодушным тоном. – Если найдет… я не смогу дальше! Я… не выдержу.
Она всхлипнула и закусила губу, чтобы не разреветься.
– Он еще штраф считает, что я выйти не могу… Я знаю девчонку, у нее есть деньги. Много. Она над ними трясется, думает, что никто и не догадывается. Старшая наша. Сволочь еще та… она на меня настучала. Думает, что ее подсидеть хочу. И жизни теперь не даст, пока не сдохну.
Кара закрыла лицо руками. Такой Ланселот ее не видел.
– Помоги, – прошептала она. – Пожалуйста.
– Хочешь, увезу тебя?
– Куда?
– Не знаю. Куда-нибудь.
– А делать мы что будем? Жить за что?
– Не знаю.
– Хороший ты… рыцарь. Но беспомощный. Некуда нам бежать. Без денег. И найдут… этот – упрямый. С подвязками… у меня клиент есть, из постоянных, он документы бы сделал. Чистые. Без приводов и вообще… с деньгами отсиделись бы. Год-два… три. Я бы отсиделась, а ты – доучился. Работу нашел бы. Жизнь устроил.
То, о чем она говорила, было не лишено здравого смысла. Более того, чем больше Ланселот думал, тем сильнее уверялся, что Кара права. Пока он – иждивенец. Стипендия копеечная, и родители вынуждены его содержать. Но содержать еще и Кару откажутся.
Мама ее узнает. Возненавидит.
А если сделать так, как говорит Кара, то… Ланселот знает, как убивал Чистильщик. И сумеет представить дело так, будто это – его вина.
– Ты должна умереть, – он закрыл глаза, обдумывая план. Страха не было. Ланселот давно готовил себя к убийству. Избавить мир от грязи, есть миссия более благородная? – Для всех. У него много жертв…
– Нет.
– Мертвых не будут искать.
– Знаешь, я ведь видела вас. Его и… тогда на трассе. Скажи, каково это – человека убить? Тебе понравилось?
Жадный взгляд. И губы сжаты упрямо.
– Не знаю. Не пробовал. Пока.
У нее тонкая шея. Сжать покрепче… или затянуть бечевку, продавливая тонкую кожу. Сколько раз он представлял себе это…
– Если ты меня убьешь, тебе конец, – больше не осталось слабости.
И Ланселот рассмеялся. До чего удивительная женщина! Сама стоя на краю гибели, она берется ему угрожать.
– Завтра поговорим, – ответил он и, наклонившись, провел ладонью по щеке, по шее, вдохнул сладковатый запах ее тела и отступил.
Завтра. Он придумает новый план.
Ночью Алине снились бабочки. Много-много бабочек: белых, желтых, красных, вырезанных из бумаги, но при этом живых. Бабочки сбивались в стаи и преследовали Алину. А потом и вовсе вылепили такое знакомое лицо.
– Ты заняла мое место, – сказала бумажная Кара. – Так нечестно! Нельзя брать чужое. Слышишь?
– Я не нарочно!
– Нарочно! – И стая бумажных бабочек кинулась на Алину, облепляя крыльями так, что ни вдохнуть, ни выдохнуть. Алина пробовала вырваться из плена, но бабочек было так много…
– Алька, проснись… проснись… – ее держали не бумажные крылья, а Леха. Крепко, нежно и так, что Алина как-то сразу успокоилась.
Какие бабочки, когда Леха здесь?
– Кошмар приснился, – она прижалась к Лехиной груди, понимая, что вся промокла. – Пройдет.
– Какой?
– С бабочками…
– Аль, давай уедем? – Леха гладил ее по голове, как ребенка, и Алине нравилось быть ребенком. Обида же, оставшаяся с вечера, ушла.