— Уснуть я не смогу, это ясно. Едва я закрою глаза, как увижу…
— Хорошо, может, тогда хочешь поговорить?
— Мне совершенно не о чем говорить. Если ты хочешь о чем-то меня спросить, то, ради бога, не мямли и спрашивай. Терпеть не могу, когда меня хитростью заставляют что-то говорить.
— Хорошо. Я вовсе не пыталась тобой манипулировать, но это правда — я действительно хотела попросить тебя немного больше рассказать о синяках на руках Шарлотты.
— О, ради всего святого! Я все сказала полиции. Ты была здесь и слышала. Хватит об этом.
— Мне просто интересно, какого размера и очертаний они были, — сказала Триш, которая никогда не боялась гнева Антонии. В отличие от бедняги Бена.
— Очертаний? В чем дело, Триш? К чему ты теперь клонишь?
— Какие были синяки — маленькие и круглые? Или большие? Или как полоса или черта вокруг руки? Или в маленьких темно-красных точках? — Триш нашла в себе силы рассмеяться. — Но я не должна задавать наводящие вопросы.
— Да ради бога! Почему не спросить прямо? Ты хочешь знать, не впивалась ли Ники пальцами в руку Шарлотты и не связывала ли ее, да? Или — что там еще? — много мелких точек? Покусывала в порыве страсти? Правильно?
— Да, Антония, все верно. Хотя по моему краткому впечатлению от Ники мне трудно представить, что она могла намеренно навредить Шарлотте. Но поскольку я сама не видела синяки, я…
— Возможно, если бы видела, то меньше сочувствовала бы Ники и была бы в этой ситуации на моей стороне.
— Антония, разумеется, я на твоей стороне. Я прекрасно представляю, что ты испытываешь.
— Ты не можешь этого представить, — сказала Антония, глядя на Триш почти с такой же враждебностью, как на Ники. — У тебя нет детей.
— Верно. Но я не лишена воображения и имею некоторый опыт в делах такого рода.
— «В делах такого рода»! Если ты имеешь в виду насилие над детьми, почему, черт тебя побери, так прямо и не скажешь? Я же сказала тебе, что ненавижу, когда ходят вокруг да около. Мы все понимаем, что происходит, а ты притворяешься…
— Антония, я нисколько не притворяюсь. Я только хочу помочь, — ровно произнесла Триш. — Постарайся рассказать мне, если можешь. На что были похожи те синяки?
— Это явно были следы пальцев. Поэтому я и поверила Ники, когда она сказала, что Шарлотта поскользнулась. Я не дура. Если бы они были похожи на следы веревки, я вряд ли поверила бы объяснению Ники. Но я не сравнивала синяки с ее пальцами, если теперь ты хочешь спросить меня об этом.
Триш кивнула:
— Я действительно об этом думала. Я заметила, что у Ники необычно маленькие руки.
Антония покачала головой. Губы ее были плотно сжаты, серые глаза, казалось, окаменели.
— О боже! Лучше бы я никогда ей не верила. Нужно было тут же уволить эту сучку. Должно быть, я сошла с ума.
— Нет, не сошла. И не вини себя, Антония. У тебя было множество причин доверять ей, и ни одной — или крайне мало — сомневаться в ней.
Она должна понимать, что на Роберта падают серьезные подозрения, думала Триш. Должна. Как она этого не видит?
— В тот момент я даже не задумалась ни о каком риске, — продолжала Антония, словно Триш вообще не открывала рта. — Ники была сама убедительность, и Шарлотте как будто было с ней хорошо, но, может, это такая защитная реакция? Могло это быть? О, Триш, что мне делать? Я думала, что заставлю Ники сказать мне правду, но она не поддалась. Если полиция не сможет ничего от нее добиться и я тоже не смогу, что мне делать?
— Полиция узнает правду, в чем бы она ни заключалась. Но, если честно, я думаю, что Ники виновата только в небрежности. Судя по всему, она чрезвычайно предана Шарлотте и слишком… слишком добрая вообще.
— Я тоже так думала. Теперь я в этом не уверена. В любом случае все детские насильники должны нравиться, разве не так? Я хочу сказать, что они должны уметь настолько очаровать ребенка, чтобы тот им доверился.
— Да, должны… но даже в этом случае Ники не вписывается в образ тех насильников, которых я встречала или о которых слышала. Послушай, Антония, нет ли еще кого-либо, кто мог желать похитить Шарлотту? Не ради всего того, о чем мы боимся даже думать, а ради чего-то более тривиального?
— Чего, например? И кто, скажи на милость? И как что-нибудь, связанное с этим, может быть тривиальным?
— Ну, например, Бен. Я тут подумала, может, у него случился заскок и он захотел, чтобы Шарлотта немного с ним пожила? В конце концов, он же ее отец. Разве нет?
— Ой, не смеши меня. Разумеется, он ее отец. Ты ничуть не лучше его. А вообще, ты все усложняешь просто ради желания усложнить. Я бы хотела, чтобы ты этого не делала. Он никогда не выказывал ни малейшего желания взять на себя хоть какую-то ответственность за Шарлотту. Что типично. И даже если захотел, то это совсем не в его стиле.
— Я подумала, может, ты хочешь, чтобы я с ним повидалась.
— Хочешь обставить полицию? — Антония покачала головой, стараясь взять себя в руки. После напряженного молчания она добавила: — Я знаю, что сама попросила тебя приехать сегодня, но не для того, чтобы ты разыгрывала из себя детектива-любителя. Я просто хотела, чтобы со мной кто-то побыл. И не знала, что ты примешься меня допрашивать, критиковать и пугать кучей всевозможных проблем.
— Извини, — сказала Триш, с трудом находя в душе необходимое сочувствие. — Возможно, мне лучше уехать. Когда вернется Роберт?
— Бог его знает. Раз им занялась полиция, я, вероятно, не увижу его до полуночи. А что? Полагаю, теперь ты хочешь помучить его?
— Я думала только о том, чтобы ты не оставалась со своей бедой один на один, и я понадеялась, что он скоро вернется, — ровно произнесла Триш, пытаясь не реагировать на саркастические выпады Антонии.
— Чтобы подержать меня за руку, ты имеешь в виду? Это будет в первый раз. Слушай, давай-ка уезжай, пока мы не начали ссориться, а?
Триш молча поднялась. И почти сразу же почувствовала на своем запястье влажную ладонь Антонии.
— Прости, Триш. Я не могу вести себя как ни в чем не бывало, держаться вежливо, когда Шарлотта в… — Голос Антонии прерывался. Она смотрела прямо перед собой, впившись зубами в нижнюю губу. Через секунду она выпустила руку Триш и закрыла лицо руками, словно слышала какой-то ужасающий звук, от которого хотела отгородиться. Содрогнувшись, она безвольно опустила руки, снова открыла глаза и заговорила почти нормальным голосом: — Когда Шарлотта в такой опасности.
— Понимаю, — сразу же поддакнула Триш, думая: удивительно, что даже величайший ужас, какой только может испытывать женщина, звучит театрально, будучи выражен словами. — Не буду больше путаться у тебя под ногами, но ты обещай позвонить мне, как только что-нибудь узнаешь… или если захочешь, чтобы я к тебе приехала. Я сразу же приеду и сделаю все, что ты захочешь… буду просто сидеть и молча смотреть, что бы здесь ни происходило, если это тебе поможет. Что бы ни происходило.