– Финансовая война. До чего я не люблю ее! Нужны профессионалы. Дурачье мы, могли бы и предположить… Какой дурак делает сейчас рыболовные крючки? Деньги нужно делать. Эти крючки у нас сейчас в заднице! Мы играли в белот, а они – в покер.
Я по очереди посмотрел на них:
– Не мы, а я. Ответственность на мне. Мастрони прав, я выбрал не ту игру. Устаревший капитализм. Странно, что мы не купили русские долги. Ты полностью прав: деньги больше не делают на какой-либо продукции, их отнимают у других. Этим мы и займемся.
Сидя к нам спиной, Хирш бросил:
– Капитал Шарриака равен нашему. Самый большой пакет – семнадцать процентов, остальные – меньше восьми. Он тоже в ус не дует.
– Короче, одна только бедняжка Лоранс на качелях, – заключила Мэрилин.
– Ей следовало бы подстраховаться. Троих акционеров легче контролировать, чем полсотни, – заявила Брижит Обер.
– Неверно, – возразил Мастрони. – Это намного труднее.
В этот момент вошел Эль-Фатави и положил на стол кипу документов.
– Меня попросили передать вам это. А что, ребятки, может сольемся?
– Очевидно, это главная ответная мера, – без улыбки сказал Мастрони.
Эль-Фатави непонимающе взглянул на него, робко улыбнулся и вышел. Мастрони поплотнее уселся на своем стуле.
– Я согласен с Жеромом. Нам невыгодно, чтобы Шарриак проглотил группу «В». Разве что его измотает эта операция.
Чем больше я слушал Мастрони, тем больше я начинал ценить его. Он был спокоен, сообразителен, сведущ… Я вполне мог на него положиться, и его угрюмость не была помехой.
Неожиданно Хирш заерзал на стуле.
– Победа! – торжественно вскричал он. – Решение найдено! Американец, тот с дисками, дает бабки. Он готов участвовать в нашем капитале из пятнадцати процентов. Так что деньги наши свободны, и мы можем переключиться на финансовый рынок.
Я присвистнул.
– И ты сам все это устроил?
– Ну да. Некоторые работают, пока другие шатаются, вот так. А теперь можно посмотреть отчеты группы «В», чтобы убедиться, не покупаем ли мы кота в мешке.
Поглощенный разгадыванием козней дель Рьеко, Шарриака и им подобных, я немного ослабил вожжи. Хирш и Мастрони уже наладили дело и самостоятельно принимали решения. Если и дальше так пойдет, опасность может возникнуть изнутри.
Мы предложили побольше, чем Шарриак, – это было нетрудно: он считал себя единственным и предлагал по минимуму. В четыре часа пополудни мы стали совладельцами команды «В».
Неплохое получилось дельце. Управляли они неважно, но у них были ресурсы. Пожертвовав одним или двумя видами продукции, мы должны уже в этом году обрести равновесие и рассчитывать на большее в три последующих года. Десятка два увольнений, не больше, да и то за счет предпенсионников. Дело было верным.
Через десять минут Шарриак прислал нам по электронной почте письмо. Он приглашал нас на заседание административного совета предприятия «В» в восемнадцать часов. Каждый руководитель мог прийти с помощником.
– По какому праву? – возмутился Мастрони. – Мадам Карре все еще президент, верно? Если совет собирается не в установленном порядке, мы можем потребовать его отмены в арбитражном суде.
– Да. Прибережем это на тот случай, если дела пойдут плохо. Но мне хочется послушать, что он будет петь, и посмотреть, как будет пыжиться.
Я заранее предвкушал его досаду. Но был разочарован. Он торжествовал даже больше, чем всегда. Собрались мы в рабочей комнате, которую до настоящего момента занимала Лоранс. С собой я взял Мастрони, Шарриака сопровождал Пинетти, а Лоранс посадила у стены кого-то из своей команды, в задачу которого входило записывать все, что будет говориться. Шарриак, в своем безупречном темно-синем костюме, открыл заседание:
– Так вот, произошли кое-какие изменения… мадам Карре должна поделиться с нами своими планами. Мне сдается, что у нее только два выхода: завтра сесть на катер или продолжать работу под нашим контролем. Мне это безразлично. Даже в том случае, если она согласится делать то, что мы ей прикажем. Уверен, что, если она выберет второе, мы сможем рассчитывать на ее лояльность.
– Минуточку, но ведь она все еще президент, – вмешался Мастрони, прежде чем я успел его одернуть.
Шарриак ухмыльнулся.
– Нет же! Нам решать, кем она будет. Мы, конечно, можем подискутировать о форме, но это ничего не изменит.
Лоранс смотрела прямо перед собой, внешне нечувствительная к пытке, которую ей устроил Шарриак.
Мастрони занервничал:
– Я не считаю, что соблюдение процедуры не имеет значения. Как и положено, она ведет заседание, предоставляет слово, устанавливает повестку дня. Кстати, а где повестка дня?
Шарриак заговорил терпеливым тоном учителя:
– Господин Мастрони, если бы мы находились в реальной ситуации, мы могли бы позволить себе порассуждать. Для развлечения. Но сейчас не тот случай. Для нас один день – это три месяца. Значит, один час равен примерно четырем дням. Если допустить, что юридические тонкости обычно отнимают три реальных часа, то мы должны им посвятить, э-э-э, около двух минут. Решено…
Лоранс прервала его словоизлияния. Как это часто бывало, она обращалась к нам, стоя боком и пряча глаза:
– Господин Мастрони не ошибается: именно я должна открыть заседание. Я восхищена способностями господина Шарриака в устном счете, но, как и он, считаю, что мы теряем время. Полагаю, что первым пунктом желаемой вами повестки дня будет избрание председателя совета. Предлагаю приступить.
– Вот это благоразумные речи, – одобрил Шарриак. – Приступим. Я предлагаю кандидатуру присутствующего здесь господина Пинетти.
Я не удержался от насмешки.
– Это шутка? Нет никаких причин для того, чтобы вы взяли контроль…
– А я и не делаю этого. Подумайте сами: я не могу им быть, вы, Карсевиль, тем более. Им не может быть и мадам Карре, которая довела свое предприятие до ручки. Значит, нужен кто-то четвертый. Наподобие Гульбенкиана. Знаете, кто такой Гульбенкиан?
– Надеюсь, вы соблаговолите рассказать, – смирился Мастрони.
– Разумеется. Президенты двух нефтяных компаний ссорились из-за недр не знаю уж какой страны, Ирана или, может быть, Ирака. Ни один из них не мог иметь преобладающее количество акций, и никто не хотел, чтобы оно было у другого. Тогда они взяли себе по сорок девять с половиной процентов, вышли на улицу и отдали один процент первому встречному бродяге. Причем бесплатно, но с условием, чтобы тот абсолютно ни во что не вмешивался. Этот один процент сделал бродягу сказочно богатым, он стал вести роскошный образ жизни, открыл музеи, знаменитые на весь мир, создал художественный фонд и всегда держал свое обещание не лезть в их дела, только единственно своим существованием мешать образованию контрольного пакета. Моя мечта! Увы, подобное стечение обстоятельств случается лишь раз в столетие…