– Он мне говорил. Об автобусе и не думай. Я тебя отвезу.
– Правда?
– Конечно.
Мы зашагали по мелкому белому песку. Половинка луны уже поднялась над горизонтом и проложила дорожку по воде. На полпути – если на то пошло, неподалеку от большого зеленого викторианского особняка, который той осенью сыграл столь большую роль в моей жизни, – она взяла меня за руку и уже не отпускала. Мы практически не разговаривали, пока не добрались до лестницы, ведущей на автомобильную стоянку. Там Эрин повернулась ко мне.
– Разрыв с ней ты переживешь. – Она не отрывала своих глаз от моих. В тот вечер она не накрасилась, да это было и не нужно. Макияжем служил лунный свет.
– Да, – согласился я. Я знал, что это правда – и в глубине души сожалел об этом. Отпускать всегда нелегко. Даже когда держишь что-то шипастое. А может, именно тогда – особенно трудно.
– Сейчас здесь тебе самое место. Я это чувствую.
– Том тоже чувствует?
– Нет, но он никогда не воспринимал «Страну радости», как ты… и как я. А после того, что случилось в тот день в «Доме ужасов»… когда он увидел…
– Ты говорила с ним об этом?
– Пыталась. Потом перестала. Случившееся не укладывается в его картину мира, поэтому он пытается от этого отгородиться. Но, думаю, он тревожится за тебя.
– А ты за меня тревожишься?
– Из-за призрака Линды Грей – нет. Из-за призрака той Уэнди – немного.
Я улыбнулся:
– Мой отец больше не произносит ее имени. Для него она – «та девушка». Эрин, сможешь оказать мне услугу, когда вернешься в университет? Если у тебя найдется время.
– Конечно. Какую?
Я объяснил.
* * *
Она попросила высадить ее на автобусном вокзале Уилмингтона, а не возле отеля, в котором Том снял номер. Сказала, что лучше доедет туда на такси. Я уже собрался запротестовать – чего тратить деньги попусту? – потом не стал. Она раскраснелась, выглядела смущенной. Я догадался, в чем причина: она не хотела вылезать из моего автомобиля, чтобы двумя минутами позже сбросить одежду и прыгнуть в койку с Томом Кеннеди.
Когда я остановился напротив стоянки такси, она сжала руками мое лицо и поцеловала меня в губы. Долгим-предолгим поцелуем.
– Не встреть я Тома, я бы заставила тебя забыть ту глупую девчонку.
– Но ты встретила.
– Да, встретила. Оставайся на связи, Дев.
– Помни, о чем я тебя попросил. Если появится возможность, сделай это.
– Я помню. Ты очень милый, Дев.
Не знаю почему, но от этих слов мне захотелось плакать. Но я лишь улыбнулся.
– А еще, признай это, из меня получился чертовски хороший Хоуи.
– Это точно. Девин Джонс, спаситель маленьких девочек.
На мгновение я подумал, что она поцелует меня вновь, но этого не произошло. Она выскользнула из автомобиля и побежала через улицу к стоянке такси, ее юбка развевалась. Я ждал, пока она не села на заднее сиденье и не уехала. Потом последовал ее примеру, отправился в обратный путь, к пляжу, и миссис Шоплоу, и моей осени в «Стране радости», самой лучшей и самой ужасной осени в моей жизни.
* * *
Сидели ли Энни и Майк Росс у дорожки, тянувшейся к пляжу от зеленого викторианского особняка, когда во вторник после Дня труда я шел по берегу в парк развлечений? Я помню теплый круассан, который ел на ходу, и круживших над головой чаек, но насчет Энни и Майка уверенности у меня нет. Они стали такой важной частью пейзажа – таким ориентиром, – что просто невозможно вспомнить, когда я впервые заметил их присутствие. Повторение – самый страшный враг памяти.
Через десять лет после описываемых здесь событий я работал (возможно, за мои грехи) обозревателем «Кливленд мэгезин». Черновой вариант практически всех материалов я писал в больших блокнотах с желтой линованной бумагой, сидя в кафетерии на Третьей Западной улице, неподалеку от стадиона «Лэйкфронт», где тогда выступали «Индейцы». Каждый день в десять утра в кафетерий заходила молодая женщина, брала несколько чашек кофе и уносила в риелторское агентство, располагавшееся по соседству. И я тоже не могу сказать, когда заметил ее впервые. Знаю точно, что однажды увидел ее и понял, что иногда она поглядывала на меня. Потом пришел день, когда я перехватил ее взгляд и ответил на улыбку улыбкой. Через восемь месяцев мы поженились.
С Энни и Майком произошло то же самое: в какой-то момент они стали частью моего мира. Я всегда махал им рукой, и мальчик в инвалидном кресле махал мне в ответ, а собака наблюдала за мной, навострив уши, и ветер ерошил ее шерсть. Женщина приковывала взгляд: блондинка, красавица, с высокими скулами, широко посаженными синими глазами, полными, словно чуть припухшими губами. Мальчик носил бейсболку «Уайт сокс», натянутую по самые уши. Выглядел он болезненным. Впрочем, улыбка у него была вполне здоровая. Когда я шел на работу или возвращался домой, он одаривал меня ею. Раз или два даже показал «знак мира», который я не преминул повторить. Я тоже стал частью его пейзажа. Думаю, даже Майло, джек-рассел, начал признавать меня за своего. Только мама держалась отстраненно. Когда я проходил мимо, она обычно не отрывалась от книги, которую читала. А если отрывалась, не махала мне рукой и уж тем более не показывала «знак мира».
* * *
Дел в «Стране радости» мне хватало, и пусть я не мог назвать эту работу столь же интересной и разнообразной, как летом, она и не выматывала меня до такой степени. Мне даже выпадал шанс выступить в звездной роли Хоуи и спеть «С днем рожденья тебя» в детском городке Качай-Болтай, потому что «Страна радости» открывалась для публики в первые три сентябрьских уик-энда, хотя, конечно, ни один аттракцион не накачивался. Даже «Каролинское колесо», которое по популярности уступало только карусели.
– На севере, в Новой Англии, большинство парков развлечений работает по выходным до Хэллоуина, – как-то раз объяснил мне Фред Дин. Мы сидели на скамье и ели сытный, богатый витаминами ленч, состоявший из чили-бургера и шкварок. – Во Флориде они работают круглый год. Мы в промежуточной зоне. В шестидесятых годах мистер Истербрук пытался удлинить сезон, потратил кучу денег на большую рекламную кампанию, но не получилось. Как только ночи становятся прохладнее, местные жители начинают думать об окружных ярмарках и тому подобном. Опять же многие наши постоянные сотрудники отправляются зимовать на юг или на запад. – Он посмотрел на пустынный Собачий проспект и вздохнул. – В это время года здесь одиноко.
– Мне нравится, – ответил я, не покривив душой. В тот год я познал одиночество. Иногда ездил в кино в Ламбертон или Миртл-Бич, с миссис Шоплоу и Тиной Экерли, библиотекаршей с выпученными глазами, но большинство вечеров проводил в своей комнате, перечитывал «Властелина колец» и писал письма Эрин, Тому и папе. Я также написал немало стихотворений, о которых мне теперь стыдно даже думать. Слава Богу, я их сжег. Добавил в свою коллекцию новую и весьма мрачную «Темную сторону луны». В Книге Притчей сказано: «Как пес возвращается на блевотину свою, так глупый повторяет глупость свою» [21] . В ту осень я вновь и вновь возвращался к «Темной стороне», выключая «Пинк Флойд» только для того, чтобы услышать Джима Моррисона: «Это конец, прекрасная подруга». Да уж, тяжелый случай, я знаю, знаю.