— Думаю, ты не месяц, а все два будешь мыть полы у нас в офисе, — проворчала Глаша. — Хоть бы там какой-нибудь буфет, что ли, был… Так кофе хочется.

Проехав основную часть пути, свернули направо и покатились в сторону железнодорожного переезда. Через пять минут машина остановилась неподалеку от здания станции. Все вокруг плавало в сиреневой предутренней дымке. Татищево еще не проснулось.

— Господи, как тихо… — Глаша вышла из машины и сладко потянулась, расправляя затекшие мышцы. — Ну, давай, показывай свою «англичанку».

— Глаша, я и так нервничаю! Хоть бы она была здесь… — Валентина открыла дверь и вошла. Кошка, дремавшая в стенной нише, поднялась, вытянув лапки, и тоже потянулась, зевнула, показывая розовость язычка и беленькие зубы. После чего снова улеглась на свое место и прикрыла глаза, каким-то внутренним чутьем понимая, что опасности нет.

На скамье лежала девушка. На боку, свернувшись в клубок. Старые растоптанные кроссовки, грязные джинсы, толстый свитер, спутанные волосы неопределенного цвета с седыми прядями. В точности такая, как и описывала ее Валентина.

— Вот, это она! — с гордостью воскликнула Валентина. — Ну, что я говорила? Ее никто не встретил!

Глафира подошла и осторожно тронула девушку за плечо.

— Она совсем холодная…

3

2009 г., Татищево

Не припомню, чтобы мне еще когда-либо было так худо. Меня обуревали желания, одно нереальнее другого. Искупаться, выпить горячего чая, надеть свою привычную и, главное, чистую одежду, и не менее важно — оказаться уже дома, вынырнуть из этого длящегося, как мне казалось, целую вечность кошмара.

Сколько уже может сниться этот вокзал — не вокзал, станция — не станция и эта кошка — не кошка. Еще подумалось почему-то, что хорошо все же иметь шерсть. Тогда никакой одежды не нужно. Да и багажа тоже. И денег. Правда, если у тебя, у кошки, есть хороший хозяин.

Я слышала, как скрипнула дверь. По логике вещей, это должны были быть полицейские, которые растолкают меня и выпроводят из этого странного места в полицию. Или просто выгонят на улицу. Мол, нечего таким, как я (а я знала, что выгляжу самым преотвратным образом), спать на вокзале.

Я снова услышала женские голоса. Почувствовала, что ко мне подошли совсем близко, потом даже тронули за плечо.

— Она совсем холодная, — услышала я над самым ухом и повернулась, чтобы посмотреть, кто меня трогает.

Увидела двух девушек. Тоненькую, с испуганными глазами, и полную, просто-таки округлую молодую женщину, внимательно меня рассматривавшую.

— Она жива, слава тебе господи, — произнесла та, что тоненькая. И, уже обращаясь ко мне: — Как вы себя чувствуете?

— Ужасно, вот как, — сказала я чистую правду.

— Глаша, ты слышала? Она говорит на английском! — И снова обращаясь ко мне: — А вы по-русски понимаете?

— Конечно, понимаю… — ответила я уже на русском. На таком, за который в Кембридже мне ставили довольно высокие баллы.

— Глаша, — прошептала в каком-то восторге девушка, — она и на русском может! Так это же отлично!

— Вы кто? — спросила я, понимая, что со мной происходит что-то непонятное и что все это — не сон.

— Меня зовут Глафира, — ответила мне приятным голосом пышнотелая молодая женщина в вязаном белом свитере. Очень чистом, подумалось мне, находящейся в очень странном состоянии нечистоты и холода. — А это — Валентина. Вы ехали с ней в одном купе, в поезде. Ей показалось, что вам требуется помощь. И вот мы здесь. Возможно, мы вмешиваемся в вашу частную жизнь…

— Подождите. Я сама ничего не могу понять…

— Пожалуйста, переключитесь на русский, — попросила меня та, что звалась Валентиной.

— Да уж, так будет легче общаться, — улыбнулась Глафира. — Я, конечно, неплохо училась в школе, но говорю на английском медленно и с жуткими ошибками. Так что ваш беглый…

— Извините. Да, конечно.

Я и сама понимала, что говорю со страшным акцентом, но это было все же лучше, чем болтать на родном, английском. Так, во всяком случае, была надежда, что меня поймут.

— Можно полюбопытствовать, что вас привело в… э… Татищево? — спросила Глафира.

Я еще раз взглянула на них, пытаясь понять, не аферистки ли они и что им вообще от меня нужно. Но, с другой стороны, в том состоянии, в котором я находилась, вряд ли стоило требовать аудиенции с английскими дипломатами. Да еще на станции Татищево!

— Я понятия не имею, что это за станция… — честно призналась я. Да оно и так ясно было. Если бы у меня здесь было дело или меня кто-то ждал, вряд ли меня обнаружили бы спящей на вокзальной скамье.

— Ну, что я говорила? — чуть ли не обрадовалась Валентина.

— Послушайте, может, здесь есть какое-нибудь приличное заведение, где мы бы могли спокойно поговорить, выпить кофе? — спросила Глафира. — Что-то не нравится мне здесь…

— А уж как мне не нравится, — согласилась я с ней.

— Нет здесь ничего подобного, можете даже не искать. Тем более в пять утра. Вы что?

— Предлагаю поехать домой, — вздохнув, сказала Глафира. — Я вижу, что вам требуется помощь. Вы и промерзли, и помыться не мешало бы, да и одеться потеплее… Хоть и май месяц, но ночью и утром вот холодрыга.

— Что? — не поняла я.

— Очень холодно, — извиняющимся голосом пропела Валентина. — Ну, так как? Поедете с нами?

— Если у вас дома есть горячая вода и горячий чай, то поеду, — ответила я и с трудом поднялась со скамьи.

Толстушка со звучным именем Глафира уселась за руль. Валентина же усадила меня рядом с собой на заднее сиденье «Мерседеса». И мы поехали. Незнакомый поселок, незнакомая дорога, унылый пейзаж. К несчастью, я никак не могла вспомнить, каким вообще образом оказалась в России.

— Что с вами произошло? — спросила Глафира. — Вы помните, как вас зовут и каким образом вы оказались в Татищеве?

— Меня зовут Джейн Чедвик, — ответила я с готовностью, словно давно уже ждала этот вопрос. — И я не помню, каким образом оказалась здесь. Вернее, я помню, как меня несколько часов тому назад…

— Почти три часа назад, — подсказала мне Валентина.

— …три часа тому назад высадили из поезда здесь, на этой станции. Поначалу я подумала, будто бы мне все это снится. Но теперь-то я понимаю, что это не так.

— Это хорошо, что вы помните свое имя, — заметила Глафира. — И где вы живете? Помните?

— Да, я все отлично помню! В Кобэме! В графстве Суррей! Это всего-то в сорока километрах от Лондона.

— У вас есть документы?

— Нет, — призналась я. — Ни документов, ни денег.

— Когда вы в последний раз были дома?