Book.

Урок дикарям был дан хороший, и пионеры решили воспользоваться временем их замешательства, чтобы поскорее улизнуть от опасности. Весь небольшой отряд немедленно снялся с привала и двинулся к берегу Красной реки, протекавшей неподалеку.

Реку они без труда перешли вброд и вышли на широкую, местами холмистую и усеянную рощицами долину. Отсюда было уже недалеко до нагарнукских поселков.

Не успели, однако, пройти они и двухсот метров, как их вдруг окружили несколько сот дикарей, которые, держась на почтительном расстоянии, вдруг закружились в диком воинственном танце.

Канадец немедленно приложился и выстрелил. Один из дикарей подскочил и упал мертвый. Дундарупы подались немного назад, думая, что их уже не достанут выстрелы из винтовок, и снова принялись за прерванный танец. Европейцы продолжали идти вперед, невзирая на то, что они были окружены кольцом, которое двигалось вместе с ними, не расширяясь, но и не суживаясь. Несмотря на свою многочисленность дундарупы побаивались усовершенствованных винтовок.

— Уж не задумали ли они извести нас голодом? — заметил Оливье, следивший за врагами с некоторым любопытством. — Они, право, смотрят на нас как на осажденный город.

— Нет, они, наверное, не станут так долго дожидаться для того, чтобы сыграть с нами какую-нибудь скверную шутку, — ответил Дик, — и в эту же ночь, если нам не удастся уйти от них, ползком подкрадутся, чтобы напасть врасплох, во мраке ночи; я должен вам сказать, хотя мне и не хочется нагонять на вас преждевременно страх, что, право, не знаю, как нам удастся избавиться от них!

— Что ж, мы во всяком случае дорого продадим им наши шкуры! — заметил Оливье.

— О, до этого, пожалуй, не дойдет! — проговорил Дик. — Я хотел только сказать, что нам грозит серьезная опасность в случае ночного нападения. Но, в сущности, это ловушка слишком простая, чтобы Виллиго не нашел средств обойти ее. Ну, что ты скажешь, вождь? Каково наше положение?

— Дундарупы более трусливы, чем жалкий опоссум, который прячется в дуплах деревьев. Они держатся на значительном расстоянии, потому что боятся ружей белых людей. Это несомненно! — сказал австралиец с самодовольной усмешкой.

— Да, но тем не менее они окружили нас сплошным кольцом копий и стрел!

— С каких это пор жалкий ночной гопо, который только и умеет, что выть среди ночи, может рассчитывать заманить в западню воинов? Перед закатом солнца мы будем уже на пути к землям моего племени, и тогда я вернусь во главе моих воинов, и кровь дундарупов окрасит листья деревьев леса и траву лугов!

Маленькая горсточка друзей стала двигаться вперед, невзирая на то, что она была окружена со всех сторон кольцом врагов, следовавших за ними на расстоянии трех-четырех метров, которое они считали, очевидно, достаточным, чтобы обезопасить себя от ружей европейцев.

Вдруг Виллиго, который предводительствовал своими друзьями, тщательно исследовав местность, приказал остановиться в нескольких шагах от густой заросли кустов австралийской сирени, заросли столь густой, что человек не мог бы пробраться сквозь нее, не пустив в ход топора. Такие заросли довольно обычны для этих равнин, где они несколько нарушают однообразие местности. Но все-таки здесь едва могло укрыться шесть-семь человек; никто не думал, что Виллиго найдет нужным временно раскинуть лагерь в этом месте.

Необходимо, однако, было принять какое-нибудь решение; нельзя было продолжать продвигаться вперед, посреди кольца неприятелей, которые каждую минуту могли накинуться на маленький отряд и уничтожить его, пользуясь своей многочисленности.

Такой печальный исход казался до того неизбежным, что Оливье мысленно решил проститься с жизнью.

— Кажется, мой бедный Лоран, мы не увидим с тобой больше Франции!

— Что же, на все Божья воля, граф! Во всяком случае мы перебьем немало этих черномазых чертей прежде, чем простимся с жизнью! — отвечал бравый слуга.

Перед тем как отдать распоряжение остановиться, Виллиго трижды огласил воздух своим вызывающим и грозным боевым криком «Вагх! Вагх! Вагх!», который тотчас же был подхвачен и его молодыми воинами. Дундарупы отвечали на него своим воинственным криком, и в течение нескольких минут только и слышались эти своеобразные возгласы и завывания дикарей, столь грозные и страшные, что могли бы нагнать страх и на самых смелых. Затем дундарупы принялись плясать и петь, сопровождая все это самыми вызывающими жестами и гримасами, но не отваживаясь подойти ближе.

Выведенный из терпения канадец не выдержал и воскликнул: «Пусть же не говорят, что я позволил этим ребятам смеяться над нами и не проучил их за это!». И, пробравшись позади своих товарищей, он незаметно присел и пополз, крадучись в высокой траве, по направлению к дундарупам.

Сначала можно было без труда проследить за направлением его движения по колыханию трав на пути, но по мере того, как он удалялся, движение трав становилось похожим на колыхание их от ветра, подувшего с востока, так что его товарищи полагали, что он остается на месте, между тем как он продолжал продвигаться вперед.

Прошло еще несколько минут. Дундарупы продолжали плясать и кривляться, сопровождая свои движения разными выкриками, и ветер время от времени доносил до слуха Виллиго самые грубые оскорбления, какими только можно было уязвить самолюбие австралийского туземца.

Доблестный вождь с величайшим трудом сдерживал свое бешенство. Ах, если бы у него было здесь хотя бы пятьдесят человек его воинов, как бы он показал им! Как бы он заставил бежать этих горланов, которые не осмеливались даже напасть на него одного! Не будь здесь его друзей белых, жизнь которых была поручена ему, он не задумываясь кинулся бы в самую их чащу со своими двумя юными воинами Коануком и Нирробой и показал им, как умеет умирать воин нагарнуков. Он перебил бы десятки этих подлых трусов прежде, чем погибнуть, а затем радостно затянул бы песнь смерти, стоя у столба пыток, гордый и надменный, как победитель.

Среди этого воя и воинственных криков дикарей почтенный Джон Джилыганг вдруг затянул своим гнусавым монотонным голосом Семнадцатый псалом Давида, сохраняя при этом полное спокойствие как будто он пел где-нибудь в церкви у себя на родине.

Вдруг из высокой травы поднялась, словно выросла из земли, высокая мощная фигура канадца; в тот же момент грянул выстрел, и вождь дундарупов, сраженный насмерть, упал лицом вперед на землю за то, что неосторожно выдвинулся несколько вперед, желая поддразнить своих врагов. Смерть вождя страшно поразила дундарупов, и песня торжества и издевательства разом уступила место одному общему крику ужаса и недоумения. Имя Тиданы, пробивающего головы, разом облетело всех.

Действительно, пуля канадца прошла и на этот раз между бровями вождя, пробив ему череп.

Вслед за первым моментом ужаса и недоумения последовали крики ярости и жажды мщения! Дикари подняли труп своего убитого вождя и отнесли его на небольшой пригорок, вокруг которого все собрались и стали держать совет: это было очевидно по оживленным прениям и возбужденным голосам. Более молодые настаивали на немедленном нападении, чтобы отомстить за убитого и разом уничтожить и нагарнуков, и их белых друзей. Но более старые стояли, видимо, за соблюдение необходимой осторожности и разумный образ действий. Не подлежало сомнению, что, решив пожертвовать тридцатью своими воинами, дундарупы в несколько минут могли бы уничтожить своих врагов. Но такое решение вопроса, над которым ни минуты не задумались бы европейские военачальники, было совершенно противно традициям австралийских племен, хотя их нельзя упрекнуть в трусости или недостатке мужества. Так, например, никогда не было видано, несмотря на страшные, ужасные пытки, неизбежно ожидающие воинов в случае неудачи, чтобы хоть один из них, попав в плен, старался спасти свою жизнь каким-нибудь неблагородным поступком — изменой своему племени или отречением от него. Война в глазах туземцев — это скорее всего борьба, соревнование в хитрости, ловкости и умении провести друг друга, причем каждый старается спасти свою жизнь и жизнь своих одноплеменников, чтобы тем самым досадить врагу и уничтожить как можно больше неприятелей.