Между тем Виллиго все еще не приходил. Друзья начали беспокоиться.
— Что-нибудь важное его задержало, — задумчиво произнес канадец. — Я знаю Виллиго: он без надобности мешкать не станет. Мы ждем его уже больше часа. Боюсь, что случилось несчастье. Дундарупы, наверное, заметили наше бегство, кинулись всей толпой на Виллиго и его воинов и убили их…
— О, они, наверное, бросились бы в кра-фенуа. Долго ли им добежать до нее? — возразил Оливье.
— Вы не знаете нагарнукского вождя. Утром он сдерживался, когда дундарупы его дразнили, но потом терпение у него могло лопнуть…
— И вы боитесь, что он кинулся в бой, втроем против целой толпы?
— Нет, я этого не думаю, но вот что могло случиться. Вождю могла прийти в голову фантазия отплатить им той же монетой, танцуя к ним спиной, и в это время к нему могли подкрасться сзади…
— Это было бы ужасным несчастьем…
Оливье не договорил. Его отвлекло ворчание его черной собаки.
— Что с тобой, Блэк? — спросил он, подходя к своему верному псу.
Умная собака поглядела на хозяина и усиленно потянула в себя воздух чутким носом, но потом успокоилась и легла.
— Должно быть, это Виллиго, — сказал Дик, делая несколько шагов по траншее и прислушиваясь.
Кругом все было тихо.
— Ложная тревога, — заметил он, возвращаясь в пещеру. — И у собак бывают капризы.
Но тут, словно желая доказать Дику, что он ошибается, собака встала и, ворча, прошлась по подземелью.
— Что с ней? Должно быть, ей не нравится в подземелье, — предположил Оливье. — Иначе как же это объяснить?
— Не нравится в подземелье, — протяжно повторил канадец. — Очень может быть. В таком случае я ей вполне сочувствую. Мне здесь тоже не по себе.
— А меня так эти своды просто давят, гнетут! — вскричал Оливье. — Скажите, долго ли мы здесь будем еще сидеть?.. Впрочем, как вы решите, так и будет.
— Подождем еще полчаса. Если к тому времени Виллиго не подойдет, то мы будем знать, что с ним случилось несчастье. Тогда и решим, что нам делать.
— Хорошо, — согласился Оливье, — а эти полчаса я употреблю на отдых. Спать хочется ужасно…
…Прошло полчаса. Дик подозвал Лорана, чтобы тот разбудил своего господина. Лицо преданного слуги было расстроено и заплакано, что не могло укрыться от канадца.
— Что с вами, Лоран? — спросил он. — Давно я смотрю на вас и вижу, что у вас что-то тяжелое на душе.
— Ах, сударь, — отвечал старый слуга, указывая на безмятежно спящего Оливье, — ведь я мальчиком носил его на руках… Ведь он мой воспитанник… Каково же мне видеть его в таком положении… Вы подумайте только: ведь он последний потомок графов Лорагю д'Антрэгов!..
— Лорагю д'Антрэг? Что вы говорите? — вскричал Дик так, что своды пещеры дрогнули.
— Последний из этой фамилии…
— И вы мне не сказали этого раньше!.. И он скрыл от меня свое имя! — продолжал восклицать канадец. — Он назвал себя просто господином Оливье… Я знал, слышал, что он разорившийся аристократ; я и сам, наконец, догадывался об этом, но мне и в голову не приходило, что он Лорагю д'Антрэг… Ах, зачем, зачем он так сделал! А с вашей стороны, Лоран, это просто грешно!
— Он сам мне не велел, как же я мог ослушаться? — оправдывался верный слуга.
— Слушайте же, что я вам расскажу. В 1780 году, во время войны за независимость Северной Америки, мой отец, родом француз, как и все канадцы, записался в отряд Лафайета, командира французских вспомогательных войск. Он дослужился до капитана в полку, которым командовал полковник Лорагю д'Антрэг.
— Это был дедушка моего господина!
— Однажды мой отец попался в плен во время аванпостной стычки. Так как он был канадец и английский подданный, то англичане признали его изменником и приговорили к смерти. Узнав об этом, полковник Лорагю решился во что бы то ни стало спасти своего офицера. Действуя без разрешения своего начальства, рискуя, помимо опасности предприятия, навлечь этим на себя неприятность, полковник самовольно выступил со своим полком в поход, напал ночью на лагерь того английского отряда, при котором содержался под арестом мой отец, разбил его и освободил узника… Впоследствии мой отец постоянно говорил мне: «Дик, если ты встретишь кого-нибудь из Лорагю, помни, что я обязан жизнью одному из них». Если бы я знал, что фамилия вашего господина Лорагю, я не пустил бы его в такое рискованное путешествие, я выписал бы из Канады целую толпу своих друзей, бегунов по лесам, и с ними мы разом раскопали бы прииск…
— Ах, как мне теперь жаль!.. Но вы еще не знаете всего!.. — воскликнул Лоран и тут же рассказал Дику все таинственные приключения своего господина.
Странная догадка мелькнула в уме канадца.
— О, теперь я понимаю, кого преследуют — вскричал он. — До сих пор я никак не мог себе объяснить, чего нужно лесовикам, но теперь это для меня ясно… Враги графа проникли в Австралию; они следят, они охотятся за ним. Но ничего, Лоран, не бойтесь. Мы все уладим. Если графу нужно золото, оно будет у него; нужны ему отважные телохранители — я только клич кликну — и они к нему явятся защищать и оберегать его от всяких покушений.
— Как мне вас благодарить!.. — заговорил было Лоран.
— Нечего меня благодарить. Я только плачу семейный долг. А графа все-таки нужно предупредить, что мне все известно. Я сделаю это сам. Поверьте, он на вас сердиться за откровенность не станет…
Пробуждение Джильпинга. — Сын и внук героя Независимости. — Заблудились. — Взрыв в недрах земли.
ОЛИВЬЕ ПРОСНУЛСЯ СВЕЖИМ И БОДРЫМ, с новым запасом сил и энергии. Зато пробуждение Джона Джильпинга было весьма уморительным. Выпив за обедом не в меру крепких напитков, он спал так крепко, что Дик насилу его добудился; проснувшись, он с тупой злобой взглянул на канадца и, приняв его, должно быть, за нечистого духа, воскликнул:
— Vade retro, satanas (изыди, сатана)!
Когда Дик объяснил проповеднику, что нужно сниматься с привала как можно скорее, англичанин начал тереть себе глаза и бормотать что-то под нос, так что Дик принужден был ему заметить:
— Как вам угодно, мистер Джильпинг, но мы вас ждать не можем. Даем вам еще пять минут; если вы не будете к этому времени готовы в путь, то не прогневайтесь. Мы уедем без вас!
— Ужасные эгоисты эти англичане, — сказал Дик, отходя от проповедника. — Они воображают, что весь мир создан только для них.
Это вызванное досадой замечание было как нельзя более справедливо.
Действительно, бездушный эгоизм своекорыстие и крайняя недобросовестность в отношении к другим, составляют отличительную черту британского характера. Это народ, способный бомбардировать в период мирного затишья Копенгаген, воевать с китайцами за их нежелание отравляться опиумом, обратить в пепел Александрию только для того, чтобы повредить иностранной торговле, и вообще способный в международных отношениях на всякое предательство.