Во время своего первого пребывания на этом острове Ланжале большую часть времени проводил в долгих прогулках со своими товарищами и потому довольно хорошо знал топографию острова; по козьим тропкам он добрался до противоположного хребта и очутился над большой котловиной, которую кольцом обступили неприступные отвесные скалы. Дно котловины представляло собой громадное озеро, из которого вытекали в трех различных направлениях широкие извилистые каналы.
Ланжале остановился и с некоторым разочарованием окинул взглядом всю местность. Видимо, он затруднялся, что ему теперь делать, как вдруг знакомый насмешливый голос коснулся его слуха:
— Tc-c!.. Да ведь это Парижанин! Прощай, старуха!.. Ну, как ты поживаешь с тех пор, как мы не виделись с тобой? Недурно, не правда ли? Ну, и мы тоже!
— Эге, да это Пюжоль!
— Ну конечно, Пюжоль из Бордо, первейшего города после Парижа!
И не переставая говорить и смеяться, друзья горячо обнялись и расцеловались. Между прочим Ланжале объяснил, что привело его на остров.
— Мы знали, что против нас снарядили целую экспедицию, — сказал Пюжоль, — капитан Уолтер Дигби хотел было помериться силами с этими акулами, которые намеревались нас проглотить, не разжевывая. Кроме того, что наш авизо затянут в такой корсет брони, как любая жена префекта, и что у нас такие орудия, которые на расстоянии трех километров превращают любого гражданина в мокрое местечко, у нас здесь есть такие гроты, о которых никто и подозревать не может, а в них у нас такие батареи, от которых и черту в пекле жарко бы стало, если бы он их отведал. Мы от всего вашего флота не оставили бы щепы! Но когда мы увидели французский флаг, то сказали себе: «Стой!» И я, и Порник, и Данео. «Стой!» — сказали также господин Бартес и господин де Ла Жонкьер, — мы будем драться с кем угодно и проделывать, что угодно, но убивать своих, в числе которых, быть может, есть и бордосцы, и марсельцы, и бретонцы… Нет! Этого никогда не будет! Все-таки глаза закрывать нам не подобало, и мы решили следить за каждым движением эскадры. Вот почему ты и нашел меня здесь. Я, так сказать, часовой; вот почему я окликнул тебя так ласково, а товарищи в других местах расставлены тоже на вахте; с разных пунктов наблюдаем…
— Хорошо, что ты меня окликнул, Пюжоль, а то я уже начинал беспокоиться. — Ну, а «Иен» где же у вас стоит?
— «Иен»? «Иена» нет больше! Экипаж не соглашался плавать под китайским флагом, больно опасно стало; так его перекрасили, подняли на нем американский флаг и назвали «Лебедем», знаешь такую птицу, похожую на гуся с журавлиной шеей… Американцы все же люди, их приходится уважать, а китайцы что? Пешки!
Разговаривая таким образом, друзья шли вдоль самого широкого из каналов и минут через десять ходьбы оказались подле громадного темного грота, уходящего глубоко вглубь в самые недра земли; здесь, в этом гроте, под его темным сводом, стоял на якоре авизо, переименованный теперь в «Лебедя».
Приход Ланжале вызвал здесь столько же удивления, сколько и радости; однако Эдмон Бартес не давал слишком много воли своему оптимизму и отказался вступить в переговоры с командующим французской эскадрой. Гастон де Ла Жонкьер, близко знавший адмирала Ле Хелло, старого друга его семьи, сразу понял, какие выгоды он может извлечь из этой встречи, и приготовился последовать за Парижанином на командирское судно соединенных эскадр.
Тем временем Порник и Данео тоже вернулись на «Лебедь» и с шумной и сердечной радостью приветствовали своего старого товарища Ланжале.
— Тем не менее я готов побиться об заклад, что опять-таки эту эскадру привел сюда де Сен-Фюрси, эта злая, старая каналья, которая только спит и видит, чтобы накликать на нас беду.
— Я с тобой согласен. Этот старый сыщик — наш злой гений! — произнес Пюжоль.
— Проклятье! Если он только опять попадется мне под руку, я сверну ему шею! — заявил Порник.
— Эй, будьте благоразумны, друзья, — предостерег их Ланжале, — и не судите людей по виду… Мой маркиз, право, не так скверен, когда его узнаешь поближе. Вы даже не подозреваете, какие громадные услуга он оказал вам и, вероятно, еще окажет в будущем.
Посещение адмирала. — Призыв к прощению. — Возможно ли мщение? — По-прежнему подозрителен. — Вторая исповедь. — Роль Люпена. — Подготовленная гибель. — Отъезд.
УДИВЛЕНИЕ АДМИРАЛА, КОГДА К НЕМУ ЯВИЛСЯ Гастон де Ла Жонкьер, не поддается никакому описанию. Свидание их было самое дружественное, и, отвечая на вопросы Ле Хелло, его гость постепенно рассказал всю странную одиссею своих товарищей, возмутительное осуждение его друга Бартеса, его громадное состояние, титул Кванга, смелость капитана Уолтера Дигби, похищение «Регента», роль Лао Тсина, богатейшего банкира Батавии, наконец, инцидент в гротах Мары и пребывание на острове Иене.
Как известно, у моряков есть склонность к таинственному и чудесному, и на этот раз адмирал пожелал сам убедиться в том, о чем ему рассказывали, и узнать героев всех этих приключений, причем дал слово, что не только не покусится на их свободу, но даже будет содействовать им и охранять их, насколько это будет нужно, даже обещал выхлопотать прощение для тех из них, кому оно может быть нужно, если они пожелают вернуться во Францию. После двух или трех посещений острова все симпатии адмирала перешли на сторону этих смелых, так много и так жестоко пострадавших людей. Он пожелал посетить гавань, или, вернее, то убежище, где был скрыт от всех посторонних глаз «Лебедь», и был поражен теми мерами предосторожности, какие были приняты китайцами, некогда живущими здесь, и затем капитаном Уолтером Дигби.
— Да это настоящий Гибралтар! — воскликнул он. — И мы отлично сделали, что не действовали поспешно!
Кроме того, он вполне одобрил перемену национальности авизо.
— Если вам вздумается зайти в какой-нибудь французский порт, — говорил он, — вас под этим флагом никто не станет беспокоить, тогда как флаг Небесной Империи непременно возбудил бы толки, пересуды и обратил бы на себя всеобщее внимание, весьма нежелательное для некоторых из… ваших пассажиров!
— Когда нужно, я умею быть осторожным, — отвечал Уолтер Дигби, улыбаясь, — и во французские воды я решил зайти не иначе, как основательно изучив почву.
— Дайте мне первому прийти во Францию — и я отвечаю вам за все!
— Мы подумаем, адмирал… Всего вероятнее, мы последуем за вами… Кванг питает к вам полное доверие… и я также!
Обрадованный встречей с соотечественниками на такой далекой окраине и желая оказать им услугу, адмирал хорошенько намылил шею Порнику, Данео, Пюжолю и Ланжале, но в душе не особенно осуждал их за бегство.
— Ну что бы вы сделали на их месте? — обратился он к де Ла Шенэ. — Что касается меня, то я себя знаю и, даю слово, поступил бы точно так же, как они.
К Эдмону Бартесу адмирал относился с величайшим уважением и говорил с ним с таким почтением, какого тот не мог даже ожидать. Тронутый этим честным, дружественным отношением, молодой Кванг почувствовал, что в нем заговорили лучшие чувства, которые он сам считал задушенными чувством глубокой ненависти и презрения к людям.