Но вот старик, сидевший в центре, чуть заметно улыбнулся, и Сантьяго сразу успокоился. До сих пор он не проронил ни слова и не принимал участия в споре. Но юноша, которому был внятен Язык Мира, чувствовал, как от приближения войны сотрясается шатер, и понял, что поступил правильно, явившись сюда.
Все смолкли и внимательно выслушали старика. А тот обернулся к Сантьяго, и на этот раз на лице его юноша заметил отчужденно-холодное выражение.
— Две тысячи лет назад далеко-далеко отсюда бросили в колодец, а потом продали в рабство человека, который верил в сны, — заговорил старик. — Наши купцы привезли его в Египет. Все мы знаем, что тот, кто верит в сны, умеет и толковать их.
«Хоть и не всегда может воплощать их в явь», — подумал Сантьяго, припомнив старую цыганку.
— Тот человек, сумев растолковать фараону его сон о семи коровах тощих и семи тучных, избавил Египет от голода. Имя его было Иосиф. Он тоже был чужеземцем, как и ты, и лет ему было примерно столько же, сколько тебе.
Он помолчал. Глаза его были по-прежнему холодны.
— Мы всегда следуем Обычаю. Обычай спас Египет от голода, сделал его народ самым богатым из всех. Обычай учит, как должно пересекать пустыню и выдавать замуж наших дочерей. Обычай гласит, что оазис — ничейная земля, ибо обе воюющие стороны нуждаются в нем и погибнут без него.
Никто не произносил ни слова.
— Но Обычай велит нам также верить посланиям пустыни. Всему, что мы знаем, научила нас пустыня.
По его знаку все арабы поднялись. Совет был окончен. Наргиле погасли, стража вытянулась. Сантьяго собрался было выйти, но старик заговорил снова:
— Завтра мы преступим закон, по которому никто не имеет права носить в оазисе оружие. Целый день мы будем поджидать врага, а когда солнце сядет, мои воины вновь сдадут мне оружие. За каждых десятерых убитых врагов ты получишь по золотой монете. Но оружие, раз взятое в руки, нельзя просто так положить на место — оно должно вкусить крови врага. Оно капризно, как пустыня, и в следующий раз может отказаться разить. Если нашему оружию не найдется завтра никакого иного дела, то уж, по крайней мере, мы его обратим против тебя.
* * *
Оазис был освещен только луной. Сантьяго до его шатра было ходу минут двадцать, и он зашагал к себе.
Недавние слова вождя напугали его. Он проник в Душу Мира, и ценой за то, чтобы поверить в это, могла быть его жизнь. Не слишком ли дорого? Но он сам решился на такие ставки, когда продал своих овец, чтобы следовать Своей Стезей. А, как говорил погонщик, двум смертям не бывать… Не все ли равно: завтра это произойдет или в любой другой день? Всякий день годится, чтобы быть прожитым или стать последним. Все зависит от слова «Мактуб».
Сантьяго шел молча. Он не раскаивался и ни о чем не жалел. Если завтра он умрет, значит Бог не хочет изменять будущее. Но он умрет, уже успев одолеть пролив, поработать в лавке, пересечь пустыню, узнать ее безмолвие и глаза Фатимы. Ни один день его с тех самых пор, как он ушел из дому, не пропал впустую. И если завтра глаза его закроются навеки, то они все же успели увидеть много больше, чем глаза других пастухов. Сантьяго гордился этим.
Внезапно он услышал грохот, и шквальным порывом неведомого ветра его швырнуло наземь. Облако пыли закрыло луну. Перед собой юноша увидел огромного белого коня — он поднялся на дыбы и оглушительно ржал.
Когда пыль немного осела, Сантьяго обуял никогда еще доселе не испытанный ужас. На белом коне сидел всадник в тюрбане — весь в черном, с соколом на левом плече. Лицо его было закрыто так, что видны были только глаза. Если бы не исполинский рост, он походил бы на одного из тех бедуинов, которые встречали караван и рассказывали путникам, что делается в пустыне.
Лунный свет заиграл на изогнутом клинке — это всадник выхватил саблю, притороченную к седлу. Громовым голосом, которому, казалось, отозвались гулким эхом все пятьдесят тысяч пальм оазиса Эль-Фаюм, он вскричал:
— Кто осмелился узреть смысл в полете ястребов?
— Я, — ответил Сантьяго.
В эту минуту всадник показался ему необыкновенно похожим на изображение Святого Иакова, Победителя Мавров, верхом на белом коне, топчущем копытами неверных. В точности такой — только здесь все было наоборот.
— Я, — повторил он и опустил голову, готовясь принять разящий удар. — Много жизней будет спасено, ибо вы не приняли в расчет Душу Мира.
Но клинок отчего-то опускался медленно, покуда острие его не коснулось лба юноши. Выступила капелька крови.
Всадник был неподвижен. Сантьяго тоже замер. Он даже и не пробовал спастись бегством. Где-то в самой глубине его существа разливалась странная радость: он умрет во имя Своей Стези. И за Фатиму. Стало быть, знаки не обманули. Вот перед ним Враг, а потому смерть не страшит его, ибо Душа Мира существует и через мгновение он станет ее частью. А завтра та же участь постигнет и Врага.
Всадник между тем все не наносил удар.
— Зачем ты это сделал?
— Я всего лишь услышал и понял то, что поведали мне ястребы. Они хотели спасти оазис. Его защитники перебьют вас — их больше.
Острие по-прежнему лишь касалось его лба.
— Кто ты такой, что вмешиваешься в предначертания Аллаха?
— Аллах сотворил не только войско, но и птиц. Аллах открыл мне их язык. Все на свете написано одной рукой, — ответил юноша, припомнив слова погонщика.
Всадник наконец отвел саблю. Сантьяго перевел дух.
— Поосторожней с предсказаниями, — сказал всадник. — Никто не избегнет того, что предначертано.
— Я видел войско. Я не знаю, чем кончится сражение.
Всаднику понравился такой ответ, но он медлил спрятать саблю в ножны.
— А что здесь делает чужеземец?
— Я ищу Свою Стезю. Но тебе не понять, что это такое.
Всадник вложил саблю в ножны. Сокол у него на плече издал пронзительный крик. Напряжение, владевшее Сантьяго, стало ослабевать.
— Я хотел испытать твою отвагу. Ничего нет важнее для тех, кто ищет Язык Мира.
Юноша удивился. Всадник рассуждал о вещах, в которых мало кто смыслил.