Справа и слева волнистые линии кабелей – штук сорок, не меньше. Провисают, подтягиваются ближе к кронштейнам. Они похожи на нотный стан с десятиметровыми тактами.
Датчики емкостного контроля на кронштейнах мигают зелеными цифрами. Зеленый – это хорошо. Значит, враг не подключился к особо секретным линиям связи.
– Кстати, а где ваш журнал контроля? – вспомнил Пушко. – Можно взглянуть?
Затылок у Грустилова широкий, стриженый, с короткой поперечной складкой.
– Нельзя.
Он не обернулся и не снизил скорость.
– Где-то есть, наверное, этот журнал. Не знаю. Я не оператор. Мне велено провести и показать, остальное меня не касается.
Пушко, мягко говоря, удивился.
– Но ведь должен быть оператор! Как без оператора? Как без журнала? Это ведь Кремль, зона особого контроля!
– В том-то и дело, что особого, – проворчал лейтенант. – Второй участок курирует кто-то наверху, напрямую. И в операторах у него полковник какой-нибудь, наверное, бегает. А то и генерал…
Через несколько шагов он добавил:
– Здесь вообще такой порядок, какого во всей стране не сыскать. Тут даже крысы не бегают. Пищат иногда там, внизу, – он показал на очередную решетку. – А в зону контроля не выходят. Вон, даже пыли нет. Потому можете не ходить особо, время не тратить. Ставьте галочку, где надо, и вертайтесь спокойно себе на Лубянку…
«Вот уж нет. Не на того нарвался», – подумал Пушко. Вслух, правда, ничего не сказал. Но лейтенант расценил его молчание по-своему.
– Страшная штука этот «психошторм»!
Он остановился и повернул к Пушко рыхлое недовольное лицо.
– У некоторых мозги вскипают, натурально. Три секунды – и ты уже чучело с горячей овсянкой в голове. Но это строго индивидуально, у кого какой организм. Некоторым ничего, недельку в реабилитационном центре поваляются, потом дальше живут. Вот так-то.
Пушко только сейчас заметил, что верхний резец с левой стороны у Грустилова выпирает и оттопыривает губу. Возможно, поэтому выражение лица у него такое странное. Даже жутковатое. Как у вурдалака. Вдруг набросится и начнет кровь пить? Но пока только каким-то «психоштормом» пугает.
Он невольно отвел глаза в сторону.
– Э-э… А что там за дверь?
Впереди в нескольких метрах кабели уходили в стену перед низкой стальной дверью.
– Отсек контроля, – буркнул Грустилов. – Будете смотреть?
– Конечно.
Внутри тесновато. Две стены занимали высокие шкафы, забранные бронированным стеклом, за которым виднелись плотные ряды тумблеров, верньеров и экранов, по которым пробегали абсолютно ничего не говорящие Пушко цифры и символы. Четыре кабеля спецсвязи вползали в эти шкафы с ближней от двери стороны и выползали с противоположной, пересекали стену и опять исчезали в бетоне.
– Ну и как все это работает? – кашлянув, спросил он.
– Так и работает, – Грустилов постучал по шкафу. – Нормально работает. Здесь собирается информация по параметрам всего участка контроля. Вот бета-каналы, вот каналы сигнализации… – Он ткнул пальцем в стекло. – Вот датчик кодирования базового сигнала, тут все просто. А вот детектор ошибок во фреймах…
Грустилов широко зевнул. Верхний левый резец у него и в самом деле выступал вперед. «Как он с девушками целуется-то?» – подумал Пушко.
– Тут такое дело, что любой, малейший сбой – и система посылает сигнал на центральный пульт, а оттуда он автоматически перенаправляется на другие ближайшие пульты, так что не заметить, пропустить это невозможно… А если кто-то попытается подключиться к системе, то это уже не сбой, это сигнал вторжения, там такая сирена пойдет по всем каналам, что все дежурные, если они даже в отключке лежат, так вскочат сразу и побегут! Понял?
Пушко промолчал. В этом царстве точной электроники он чувствовал себя лишним и даже никчемным. Но надо было держать марку.
– А это что за прибор? – Он деловито ткнул в экран с быстро сменяющими друг друга символами.
– Датчики вычисления контрольной четырехбитовой суммы.
– Ясно. А это?
– Сигнал выравнивания фреймов.
– Понятно.
«Охренеть», – подумал Пушко. Фреймы, бета-каналы, четырехбитовые суммы. Пора было уходить отсюда, он все равно ни в зуб ногой.
У самой двери он обратил внимание на утолщение на верхнем кабеле. Небрежно прошелся, осматривая коммуникации, подошел ближе. Черный металлический цилиндр плотно обхватывал черный кабель, сливаясь с ним и совершенно не бросаясь в глаза. Пушко никогда бы не обратил на него внимания, если бы уже не видел один раз такое утолщение. Тоже черный цилиндр на черном кабеле. Но на стенде музея ФСБ. Полуметровый отрезок кабеля, а на нем сканер, установленный агентом ЦРУ на линии правительственной связи в люке под Колпаково. Два алкаша сняли его и сдали в пункт приема цветных металлов [6] … Сколько голов тогда полетело за халатность, скольких выперли из органов без пенсии! А теперь такая же штука спокойненько работает в святая святых страны, отсюда и льется поток информации, источник которой они ищут столько времени… Каков же уровень предательства?! И как поведет себя вурдалакоподобный сопровождающий, если он обнаружит свое открытие? Может, включит свой «психошторм»? Или ударит кастетом в висок? Или просто запрет его в этом отсеке, а через пару недель выбросит мумифицированное тело в подземную канализацию на съедение тем самым дисциплинированным крысам…
– Ну что, пошли, что ли? – спросил Грустилов.
Пушко подумал, что, когда все завертится, то угрюмому вурдалаку тоже достанется по первое число, независимо от того – виноват он или нет…
– Конечно, – ответил он. – Что тут еще делать? У вас, как всегда, полный порядок!
– Ну, то-то, – буркнул лейтенант.
Воскресный семейный обед с пельменями как-то не задался. Евсеев смотрел в тарелку отсутствующим взглядом, Марине то и дело звонили с работы (завтра отчетный концерт), а Артем капризничал и вертелся на своем раскладном стульчике. Да и пельмени, если честно, были уже не те – Клавдии Ивановне с ее артритом все труднее заниматься готовкой. Или годы берут свое. Может, ее годы, а может, свои…
– По чуть-чуть водочки? – предложил Петр Данилович.
Евсеев покачал головой.
– А я бы не отказалась! – улыбнулась Марина.
Клавдия Ивановна неодобрительно посмотрела на невестку, на мужа. Традиция у них, видишь ли – как соберутся вместе, так обязательно водочки.
– По капле, дорогая, по капле!
– Па капье! – повторил за дедом маленький Артем, рассмеялся и опрокинул на себя тарелку с кашей.