Машинописный экземпляр подтверждает его явное желание опубликовать свой труд. Возможно, Морана подвиг к этому коммерческий успех других мемуаров, которые к тому времени уже были изданы (в них описываются многие из упоминаемых здесь событий). Разумеется, авторы последних не признавались публично в тяжких преступлениях; и это, наверное, заставило Морана усомниться в успехе предприятия. Он подумывал выпустить своё творение в свет то ли в 1923-м, то ли в 1924 году. Именно тогда текст и был напечатан. Мы не можем с уверенностью назвать человека или людей, которые набирали рукопись {7}, но можно со всей уверенностью утверждать: сам Моран этим не занимался, хотя и вычитывал набор — именно ему принадлежат заметки и исправления.
В полной мере оценить достоверность мемуаров Морана невозможно без дополнительной экспертизы. А Филомелия Бокс, отбывающая сейчас семилетний срок в тюрьме открытого типа Аскхем-Гренж, такое мероприятие финансировать не собирается. Учитывая, что автор характеризует себя как мошенника, лжеца, подлеца и убийцу, мы вынуждены задаться следующим вопросом: а был ли он честен в написании автобиографии? Однако полковник, по всей видимости, особенно в зрелые годы, испытывал потребность в правдивом изложении событий. При жизни Себастьяна Морана считали отъявленным мерзавцем, но его знаменитый сообщник моментально угадал в нём то, что современная психология окрестила бы адреналиновой зависимостью. Вероятно, когда в силу преклонного возраста полковник уже больше не мог развлекаться привычным образом, волнующая работа над книгой, за которую он вполне мог угодить на виселицу, заменила ему и тигров, и преступления. Хотя начал он хронику злодеяний Мориарти, будучи ещё вполне здоровым джентльменом средних лет, — и при этом активно помогал вышеупомянутые злодеяния совершать.
Проверив все даты, имена и события, которые поддаются проверке, можно сделать следующий вывод: Моран — вполне надёжный источник информации, гораздо более надёжный, чем иные не столь закоренелые преступники.
Касательно самого текста: в авторские синтаксис и правописание я внесла лишь незначительные изменения — только там, где этого требовала повествовательная логика. Всё-таки Моран учился в Итонском колледже. Некоторые современники держали его за дурака, но на самом деле полковник был хорошо образованным, начитанным, умным мужчиной и умел при желании стройно выражать свои мысли. В рукописном тексте он чересчур обильно использует дефисы и тире, в гранках их уже меньше, а я, в свою очередь, тоже внесла некоторые поправки. Моран следовал современным ему нормам (в девятнадцатом веке, например, писали «кау-бой» и «вер-вульф»), и это могло бы смутить нынешнего читателя.
Я устояла перед искушением и не выкинула разнообразные отступления и ничем не подкреплённые ссылки: они ставят перед нами множество любопытнейших вопросов, но, увы, информации, чтобы на них ответить, недостаточно. Тщательная проверка сейфов банка «Бокс бразерс» не выявила других трудов Морана, так что мы, по всей видимости, так и не узнаем ничего ни о «Вер-вульфе в Эссексе», ни о «Деле зада альпиниста».
Возможно, это вас удивит, но Моран, несмотря на свою прямоту, проявил некоторую склонность к внутренней цензуре. Поймите меня правильно, викторианцы ругались почище нас с вами. Полковник раз выиграл состязание в сквернословии между представителями флота и армии, проведённое в Бомбее в 1875 году: одолел «знатнейшего боцманюгу английского флота» — бранился на полчаса дольше последнего, ни разу не повторившись и не прервавшись, но, напротив, проявив недюжинную изобретательность. Однако в рукописи Моран бранные слова заменял знаками тире. Некоторые страницы поэтому напоминают зашифрованные отчёты ЦРУ. В печатном варианте всё несколько разборчивее, но ругательства также замаскированы (например, с…a или даже …… и так далее). Я сохранила подобные анахронизмы там, где требовалось.
Пришлось опустить пассажи, которые современный читатель мог бы счесть нелепыми или оскорбительными. Некоторые отрывки, касающиеся расовых проблем, секса и политики, есть в рукописном, но отсутствуют в машинописном варианте. По всей видимости, сам Моран в них сомневался. Полковник не чурался порнографии, поэтому описания половых актов пестрят бесчисленными омерзительными подробностями и занимают огромное количество страниц. Точно так же как и описания скачек, карточных игр и охоты на крупную дичь. Если подобные отступления не были напрямую связаны с повествованием, я убирала их из текста. Они имеют сугубо академический интерес, а представительница академических кругов в моём лице в таких вещах не особенно заинтересована. Недаром «Охота на крупного зверя в Западных Гималаях» уже сто лет как не переиздаётся. Будь Моран всего-навсего распутным охотником на тигров, его давно бы позабыли. По его же собственному признанию, если потомки и запомнят Себастьяна Морана, то только как сообщника Мориарти. В данном издании я уделила внимание в первую очередь этим взаимоотношениям и избавила читателя от подробностей, которые выставляют полковника в ещё более гнусном свете, чем его склонность к воровству, разного рода подлостям и насилию.
Профессор Кристина Темпл, бакалавр, магистр,
доктор наук, член Королевского исторического общества.
Институт социологии, истории и философии,
факультет истории, античной истории и археологии,
Беркбек-колледж, Лондон.
Февраль 2011 года
Во всём виноват мерзкий проныра Стэмфорд — болван, ничего не смыслящий ни в людских характерах, ни в искусстве фальшивомонетчика. Его позже арестовали в Фарнеме. Можно ли вообразить более захолустное место? Но раз уж взялся подделывать французские облигации — изволь не путать l’accent aigu и l’accent grave [2] . Ни малейшего сочувствия не питаю к Арчи Стэмфорду. Но именно благодаря ему я и оказался в сфере интересов профессора Мориарти (как сказал бы он сам, попал в его гравитационное поле).
В 1880 году вашему покорному слуге, тогда ещё вполне бойкому, хоть и покрытому шрамами, исполнилось сорок. Позвольте же представиться — полковник Себастьян Моран по прозвищу Душегуб. Несравненный охотник на больших кошек (могу поведать не одну занимательную историю об этих треклятых тварях). Обучался в университете, куда невеждам вроде вас путь заказан, служил в полку, который с равным удовольствием предал бы разграблению Ньюкасл и захватил Аль-Масджид. Держал оборону в Хайберском проходе и противостоял натиску размахивающих саблями пуштунов, жадных до британской крови; отстреливал их, словно куропаток по осени, — ничто так не греет душу порядочного англичанина, во всяком случае мою душу, как разлетающиеся на куски черепушки иноземцев. Болтался, держась одной рукой, на ледяном утёсе в Гималаях и сумел выкарабкаться, хотя некто огромный и мохнатый наступил прямо на мои замёрзшие пальцы. Подобно согбенному бурей дубу, выдерживал неистовство сэра Огестеса, ненавистного своего батюшки, низвергавшего на меня потоки желчи. Всё в итоге свелось к банальному «ни гроша тебе не оставлю». Слово своё мерзкий боров сдержал: семейные денежки перешли обществу, которое обеспечивает исподним африканское племя ашанти. Зато в результате и «синие чулки» — мои сестрицы — остались прозябать в нищенском пансионе.