Но я продолжал уговаривать ее, думая, что это – всего лишь кокетство. Она не соглашалась, твердя, что хочет путешествовать в одиночку. Тогда я спросил, откуда она родом, и заметил, как она замялась, прежде чем ответить:
– Из Трансильвании, я же сказала.
– Вы не совсем так сказали. Но, как бы то ни было, смогли бы помочь мне в выборе натуры для съемок.
Внутренний голос шептал мне, что отступать нельзя – надо попытаться еще раз: я решил, что все же имею дело с проституткой, и мне очень бы хотелось заполучить такую спутницу. Однако вежливо, но твердо она отклонила мое предложение. Тут с ней заговорила женщина, сидевшая за соседним столиком, причем мне показалось – с целью защитить мою собеседницу. Настаивать было неудобно, и я отступился.
Вскоре появился запыхавшийся переводчик и сообщил, что все улажено, но обойдется несколько дороже, чем предполагалось. (Кто бы сомневался!) Поднялся в свой номер, взял загодя собранный чемодан, сел в русский, разваливающийся на кусочки автомобиль, и двинулся по широким проспектам, где почти не было уличного движения, везя с собой маленький фотоаппарат, вещи, заботы, бутылки с минеральной водой, сэндвичи – и неотступно преследующий меня образ.
В последующие дни, пока я пытался сочинить сценарий о Дракуле как о реальном историческом персонаже и брал интервью у местных крестьян и интеллигентов по поводу этого мифа (толку от этих бесед, как я и предполагал, было мало), меня вдруг осенило: я не только и не столько пытаюсь смастерить документальный фильм для британского телевидения, сколько мечтаю о новой встрече с девушкой – высокомерной, неприветливой, каждым словом и жестом заявляющей о собственной самодостаточности, – которую встретил в ресторане бухарестского отеля. Она должна сейчас быть здесь, рядом со мной. Я не знал о ней совершенно ничего – ничего, кроме имени, – но, подобно вампиру, она высасывала из меня всю энергию.
Чушь какая-то, полная бессмыслица, нечто такое, что недопустимо и невозможно в моем мире и в мире тех, кто рядом со мной.
Не знаю, что вы будете делать здесь. Но что бы ни делали, должны идти до конца. Она взглянула на меня удивленно:
– Кто вы такая?
Тогда я заговорила о женском журнале, лежавшем передо мной, и мужчина за соседним столиком, выждав немного, поднялся и вышел. Теперь я могла сказать, кто я.
– Если вас интересует моя профессия, то несколько лет назад я окончила медицинский факультет. Но едва ли вы хотели получить такой ответ.
И, помолчав, добавила:
– И следующий ваш шаг – попытаться искусно поставленными вопросами понять, что я здесь делаю,– здесь, в стране, только что вынырнувшей из-под многолетнего свинцового гнета.
– Да нет, я спрошу прямо: что вы здесь делаете?
Я могла бы сказать, что приехала на похороны моего учителя, ибо считаю, что он достоин этого. Но говорить об этом было бы неблагоразумно: хотя она не проявила ни малейшего интереса к вампирам, само слово «учитель» может привлечь ее внимание. А поскольку я была скована клятвой не лгать, то ответила полуправдой:
– Хочу увидеть дом, где жил писатель Мирча Элиаде, про которого вы, должно быть, и не слыхали. Он провел большую часть жизни во Франции и был мировым авторитетом в области мифологии.
Девушка взглянула на часы, делая вид, что мои слова ее не интересуют.
– И речь не о вампирах. А о людях, которые… ну, скажем, идут тем же путем, что и вы.
Она потянулась за своей чашкой, но на полдороге рука ее замерла.
– Вы что – представительница властей? Или мои родители поручили вам следить за мной?
Тут уж я подумала, не прекратить ли на этом разговор, – ее агрессивность производила странное впечатление. Однако я видела ее ауру и ее тоску. Она была очень похожа на меня в ее годы. Душевные раны в свое время подвигли меня на изучение медицины, чтобы исцелять людей физически и помогать им выйти на верную дорогу в плане духовном. Я хотела сказать: «Твои раны помогут тебе, девочка», потом взять журнал и уйти прочь.
Поступи я так, Афина, быть может, избрала бы себе иную стезю и осталась жива – была бы рядом с тем, кого любила, растила бы сына, потом нянчила бы внуков. Разбогатела бы, быть может, стала владелицей компании по продаже недвижимости. У нее было все, все решительно, для того, чтобы преуспеть: она познала страдания в той мере, чтобы суметь использовать душевные шрамы в свою пользу, а чтобы унять вечное душевное беспокойство и двигаться дальше, требовалось лишь время – и ничего больше.
Так что же удержало меня за столиком и заставило продолжить разговор? Ответ прост – любопытство. Я не могла понять, почему этот блистающий свет вдруг замерцал здесь, в холодном холле бухарестского отеля.
И продолжала:
– Мирча Элиаде писал книги со странными названиями: «Ведовство и культурные течения», например, или «Священное и мирское». Мой учитель… – эти слова вырвались у меня против воли, но она не услышала или сделала вид, что не заметила, – …очень ценил его творчество. А мне что-то подсказывает, что и вам этот предмет небезразличен.
Она снова взглянула на часы.
– Мой автобус отправляется через час. Я еду в Сибиу. Постараюсь разыскать там мою мать – если вы об этом спрашиваете. Я работаю в риэлтерской фирме на Ближнем Востоке, у меня четырехлетний сын. Разведена. Родители живут в Лондоне. Приемные родители, разумеется. Я – подкидыш.
Она и в самом деле достигла очень высокой стадии восприятия – настолько, что отождествляла себя со мной, хоть и не отдавала себе в этом отчета.
– Да, именно это я и хотела знать.
– А стоило ли ехать в такую даль, чтобы изучить творчество какого-то писателя? Разве там, где вы живете, нет библиотек?
– В сущности, он жил в Румынии, пока не окончил университет. Если бы я хотела собрать сведения о его творчестве, то отправилась бы в Париж, Лондон или Чикаго, где он умер. Так что мою поездку никак нельзя назвать изучением творчества – просто я хочу увидеть камни, по которым ступала его нога. Хочу почувствовать, что же вдохновляло его творчество – а оно очень сильно воздействовало на мою жизнь и на жизнь тех, кого я уважаю.
– Он писал и о медицине тоже?
Лучше не отвечать. Теперь я поняла, что слово «учитель» не осталось незамеченным, но девушка истолковала его в смысле профессиональном.