Выражение лица Анны было на удивление бесстрастным, только губы время от времени нервно кривились да скатилась по левой щеке одинокая слезинка. Закономерно, в общем-то, — травма произошла достаточно давно и воспоминания уже не вызывают очень бурных эмоций. К тому же Анна довольно хорошо умела владеть собой. В отличие от Михаила, у которого внезапно повлажнели глаза. Реакция была неожиданной, обычно во время сеансов ему удавалось абстрагироваться, избегать прямого эмоционального сопереживания, для того чтобы без каких-либо помех заниматься анализом. Сострадание состраданием, а дело делом.
— Когда пришла мама, я бросилась ей на шею и все рассказала. Рыдала и рассказывала… Потом мы прошли в гостиную, сели на диван, и тут я заметила, что мама как-то странно на меня смотрит. И держится напряженно, не взволнованно, не обеспокоенно, а именно напряженно. Я подумала, что ей не понравилось, что я надела ее махровый халат, который всегда висел в ванной, но мне просто больше нечего было надеть. Но оказалось, что до халата маме нет дела, причина была совсем другой… Сначала я не поверила своим ушам, переспросила, но мама повторила, что во всем виновата я сама… И это был конец…
Анна уже знакомым Михаилу жестом закрыла лицо ладонями и громко разрыдалась. Не так уж хорошо умела она владеть собой, как казалось Михаилу, и не настолько еще свыклась с произошедшим. Беда сначала ввергает в шок, за которым следуют отрицание и гнев (неужели это было? ну, погодите!), потом наступает период депрессии, который сменяется, должен смениться примирением. Да — случилось, да — приятного мало, то есть ничего приятного, но я это пережила, стала сильнее, жизнь продолжается, и пусть впереди будет только хорошее. Если не дойти до примирения, застрять на одной из стадий, то непременно начнутся проблемы. Или гнев изъест душу, или депрессия ее подточит.
Реакция нашей психики на любую травму многогранна — тут и постоянно беспокоящие переживания, и угнетающие воспоминания, приводящие к повторным «проживаниям» травмы, и попытки избежать ситуаций и стимулов, которые могут напомнить о травме (порой дело доходит до полного забвения всех обстоятельств с вытеснением травмы в область бессознательного), и сужение спектра эмоций, и снижение интереса ко всему, что раньше было значимым, вплоть до полной апатии, и неадекватное реагирование на различные раздражители, и многое другое. Анна пока что только очертила проблему, и то не до конца. Подобно тому как при ожоговой болезни прогноз зависит от площади и глубины поражения кожи, так и «психологический» прогноз зависит от того, насколько глубоко засела проблема и насколько она, образно говоря, смогла распространиться «вширь», с чем переплелась, что подавила.
Михаилу захотелось присесть на кушетку и погладить Анну по голове, что, в общем-то, было не совсем профессионально, но он чувствовал, что слова здесь не помогут, потому что Анна их просто не услышит. Сидеть же, как сидел, не реагируя на происходящее и предоставляя Анне возможность успокоиться самостоятельно, было профессионально, но как-то не очень человечно. Обычно участие Михаила заканчивалось на предложении сделать паузу, выпить воды, прекратить сеанс, но сейчас все эти отработанные приемчики казались неуместными.
Пока он колебался, Анна решила проблему сама — вихрем сорвалась с кушетки и босиком прошлепала в туалет, совмещенный как с приемной, так и с кабинетом. Фирма, делавшая ремонт в офисе, насчитала Михаилу за блокирующиеся замки на дверях (так, чтобы при запирании одной двери автоматически запиралась и другая, а при отпирании, соответственно, отпиралась) умопомрачительную в своем отрыве от реальности сумму. Михаил возмутился и высказал свое возмущение прорабу, который принялся уверять его в том, что более дешевого решения не существует. Охранник, случайно услышавший этот разговор, нелестным образом высказался относительно умственных способностей и моральных качеств прораба, помянул какой-то проходной выключатель и взялся после дежурства решить проблему за сумму, на порядок меньше озвученной. Прораб мгновенно пошел на попятную, почесал свою кудлатую башку и упал в цене еще ниже охранника. На том и порешили. Охранник тоже не остался внакладе — за ценный совет Михаил с глазу на глаз заплатил ему пять тысяч рублей.
Отсутствовала Анна долго — минут десять, если не больше. Вначале из-за двери доносились всхлипы, но быстро стихли и был слышен только шум журчащей воды. Потом и вода перестала течь, но Анна все еще не выходила. Если бы она прихватила с собой сумочку, то Михаил мог бы сделать вывод насчет того, что она «наводит красоту» перед зеркалом, но сумочка лежала на полу возле кушетки.
Анна вернулась и, не говоря ни слова и избегая встречаться взглядом с Михаилом, улеглась на кушетку, давая тем самым понять, что намерена продолжить сеанс.
— Столько говорят о материнской любви, превозносят, ставят в пример, а на самом деле нет в ней ничего особенного, — слегка подрагивающим голосом продолжила она. — Во всяком случае, моя мать больше боялась потерять мужа, чем дочь. Меня назвали распущенной девчонкой, которая «трясет своим хозяйством перед носом у мужиков». Передаю дословно, засело в памяти — не вытравить. Это относительно того, что я ходила дома в футболке и шортах. Трясла перед носом… — Анна издала скрипучий звук, должно быть, означавший саркастический смех. — Попутно мать рассказала мне про то, как я появилась на свет, не иначе как решила, что знание о том, что меня изнасиловал не родной отец, а человек, которого я только считала таковым, облегчит мою боль… Представьте себе — облегчило! Не очень, конечно, но в какой-то мере облегчило. Немного придя в себя, я начала представлять, как нахожу своего настоящего отца, рассказываю ему все, он приходит и воздает всем по заслугам…
— Как именно воздает? — спросил Михаил, воспользовавшись паузой в монологе.
— По-разному, — веки Анны дрогнули. — Его забивал руками-ногами насмерть или же выбрасывал в окно. Мы на пятом этаже жили… А мать или прогонял прочь и она уходила, или бил по щекам и спрашивал: «Как ты могла? Ну как ты могла?», а потом не выгонял ее, а забирал меня к себе. Мы уходили, держась за руки, а мать рыдала нам вслед, но мы никогда не огладывались…
Еще одна пауза, совсем короткая.
— Про отца я так ничего и не узнала, все мои расспросы разбивались о молчание матери. После ее смерти, она пережила Его всего на год, я устроила дома обыск, который сделал бы честь любому контрразведчику. Простукала всю мебель, все стены, отдирала половицы, шарила за радиаторами, залезла в вентиляцию, выломала все подоконники, разобрала по досочкам антресоли, но никаких упоминаний о моем настоящем отце не нашла. Квартиру продала.
— Но что-то вы нашли? — уточнил Михаил, которому показалось, что Анна слишком поспешно произнесла последнюю фразу, словно желая тем самым поскорее закрыть тему.
— Нашла, — после небольшой паузы призналась Анна. — Коллекцию видеокассет в коробке из-под обуви, которая стояла на антресолях в самом дальнем углу. Те еще были кассеты, скажу я вам, одна другой похабней. Знаете, из тех, которые не столько возбуждают, сколько вызывают отвращение. Я смотрела их на перемотке, вдруг там что-то важное, хотя что там могло быть, и вспоминала, вспоминала, вспоминала… Я до сих пор вспоминаю, он уже сдох и сгнил, впрочем, гнить он начал еще при жизни, а я все вспоминаю… Как бы перестать вспоминать?