— Давайте, — Тамара выдавила из себя улыбку. — Сейчас, только соберусь с мыслями…
— Расслабьтесь и говорите, что на ум придет, — поправил Михаил. — Так будет правильнее.
— Тема действительно любая, по моему выбору?
Михаил кивнул, пытаясь угадать, о чем сейчас пойдет речь. Тему сеанса практически всегда определяет пациент, психоаналитик может разве что попросить вернуться к какому-то моменту и что-то пояснить.
Пауза немного затянулась, но Михаил никогда не торопил своих пациентов. Можно и помолчать, главное, чтобы молчание не растягивалось на весь сеанс, ибо какой тогда во всем этом смысл.
— Кстати, Михаил, прошу прощения за бестактный вопрос, но раз уж пришло на ум, то… Скажите, а как далеко простирается ваша конфиденциальность?
— Простите, не понял?
— Все, что я скажу, останется между нами? — Тамара, не моргая, смотрела в глаза Михаила, словно пытаясь прочесть в них правдивый ответ. — Несмотря ни на что?
— Несмотря ни на что, — подтвердил Михаил.
— А если я скажу, что совершила преступление, тогда что?
«Семейное это у них, что ли?» — подумал Михаил и ответил:
— И тогда я ничего никому не скажу.
— Даже если узнаете, что в нашем подвале умирает от пыток несколько ни в чем не повинных людей?! — Тамара недоверчиво прищурилась. — Даже тогда?
— Тогда, наверное, скажу, — вынужденно признался Михаил.
— Непременно скажете! — удовлетворенно констатировала Тамара. — Всегда и во всем есть пределы, рамки. Поэтому я и интересуюсь пределами конфиденциальности.
— Тамара, у вас в подвале сейчас кто-то умирает от пыток? — Михаил намеренно подбавил в голос немного металла.
— Нет, конечно, — Тамара, как показалось Михаилу, немного растерялась.
— Тогда давайте не будем моделировать всякие… хм-м, пикантные ситуации, ладно? Давайте говорить о том, что есть, и о том, что было, ничего не выдумывая и не строя предположений. А на мое молчание можете рассчитывать, но если сложилось так, что вы не испытываете ко мне доверия, то нам лучше расстаться. Доверие — вот основа основ наших основ.
Шутки, пусть и не очень смешные, превосходно разряжают обстановку. Шутки служат своеобразным сигналом благополучия, дают понять, что все хорошо.
— Когда-то основой основ наших основ был марксизм-ленинизм, — Тамара прикрыла глаза, словно погружаясь в воспоминания. — Как давно это было. А я все помню. У меня очень хорошая память, потому что каждое событие, каждое впечатление, и плохое, и хорошее, я переживаю по нескольку раз. Чем еще заняться несчастной калеке? Чтение утомляет, от телевизора меня тошнит, все любимые фильмы пересмотрены по сто раз… Остается одно — вспоминать. И я вспоминаю! Всё вспоминаю!
Ее тихий голос вдруг ни с того ни с сего отвердел, в нем зазвучали новые, резкие нотки.
— Вы хотите знать, как я дошла до такой жизни?! — Тамара с силой хлопнула ладонями по подлокотникам своего кресла.
— Если вы хотите поговорить об этом, то хочу.
— Меня сделал инвалидом мой брат! Я говорю о Максиме, других братьев у меня не было. Это было лето, последнее лето моего детства, если можно так выразиться, потому что потом детства уже не было. Маме удалось записать меня в ту же школу, что и Максима, это была двадцать вторая английская спецшкола, куда просто так, с улицы, никого не брали. Слышали о такой?
Михаил отрицательно покачал головой.
— Впрочем, о чем это я? — спохватилась Тамара. — Там давно, наверное, другая школа с другим номером. А тогда, в шестидесятых годах прошлого века… Боже, как же это ужасно звучит «шестидесятые года прошлого века» применительно к собственному детству! Короче говоря, это была очень крутая школа. И в шестидесятые, и в семидесятые, и в восьмидесятые… Макс попал в эту школу благодаря маминой подруге, которая работала там завучем, но буквально через год ее уволили. Какие-то неприятности случились по работе. А в отношении меня маме удалось организовать звонок из Краснопресненского райкома партии. Вы думаете, что так легко было организовать такой звонок? Отнюдь! Но маме удалось. Но школа к моей беде не имеет никакого отношения, это я так, к слову. В июне нас с Максом отправили к бабушке в Бронницы. Вроде как на дачу — бабушка жила в собственном доме. Макс окончил четвертый класс, и родители купили ему велосипед. Настоящий велосипед, двухколесный «Орленок», почти как взрослый. Вот на этом велосипеде Макс и решил меня прокатить. Усадил на багажник, велел держаться за него покрепче и ка-а-ак рванул с места. Я испугалась, кричала, просила остановиться, но Макс только смеялся и налегал на педали. Ему всегда нравилось пугать меня и смеяться над моими страхами. То он мне рассказывал про черного дровосека, который крадет маленьких детей и рубит их топором, то пугал меня волком, якобы живущим в овраге рядом с бабушкиным домом, то еще чем. И на велосипеде он решил меня прокатить не для того, чтобы доставить удовольствие, а из желания поиздеваться. Закончилось все тем, что я упала, ударилась спиной о бордюрный камень и сломала себе позвоночник. Самое интересное в этой истории то, что Макс даже не заметил, как я упала. Он унесся далеко вперед и вернулся через некоторое время, когда меня уже увезли в больницу. Представляете?
— Представляю, — коротко ответил Михаил.
— Я так его ненавидела… — Тамара прикрыла глаза рукой, — кто бы знал, как я его ненавидела. Я его до сих пор ненавижу. Макса нет, а ненависть осталась… А я думала, что все пройдет. Наверное, это плохо — ненавидеть покойников?
— Ненависть — это всегда плохо. Она в первую очередь отравляет жизнь вам…
— Да-да, конечно! — Тамара убрала руку от глаз и кивнула несколько раз подряд. — Только мою жизнь эта ненависть и отравляла! Максу-то что? Ему все как с гуся вода! Он, кажется, и не переживал нисколько. Однажды даже высказался в том духе, что я, мол, сама виновата. Плохо держалась, вот и упала. Отец, услышав это, залепил Максу пощечину, а мама долго с ним не разговаривала… А я была готова убить его. Просыпалась ночью и представляла, как я тихонько перелезаю в коляску, забираю с собой подушку, подъезжаю к спящему Максу, кладу подушку ему на лицо и наваливаюсь на нее…
Михаил подумал о том, что брат Тамары вполне мог умереть не своей смертью. Очень даже мог. Ну и семейство, однако, прямо Стюарты какие-то. Только непонятно, почему при подобных взаимоотношениях смерть брата переживается так тяжело, что требуется помощь психоаналитика. Нестыковочка.
Спрашивать впрямую, ловить на лжи — бестактно и бессмысленно. Психоаналитик не следователь и пациента не допрашивает. И, разумеется, никакой ответственности за дачу ложных показаний здесь нет и быть не может. Пойманный на лжи соврет еще раз. И еще, и еще… Гулять — так гулять, врать — так врать. Правду надо осторожно вытаскивать на поверхность, подобно тому, как вытаскивает из глубин рыбак крупную сильную рыбу. Одно неверное движение, один поспешный рывок — и вытащишь пустой крючок.