Ратлидж остановился на полпути к выходу:
— Думаете, он мог совершить такое убийство?
— Он инвалид, передвигается в коляске. Полиомиелит.
Выйдя из магазина-кафе, Ратлидж взглянул на море. Грозовая гряда облаков была уже далеко на горизонте и уходила в направлении Франции.
Впереди ждало самое неприятное из того, что случается на его службе, — принести ужасную весть в семью погибшего. Ратлидж мог возложить эту обязанность на Уокера, но это было не в его характере.
— Каким образом он заманил Хартла на обрыв? — спросил Уокер, когда они сели в машину. — Да еще после наступления темноты. Хартл был очень осторожен и не пошел бы туда без причины.
Они в молчании доехали до Истфилда. Констебль Уокер указал путь к дому сестры Хартла.
На этой улице стояли скромные одноэтажные дома с низкими крышами и задними двориками. Среди них был и дом сестры Хартла.
Когда они вышли из машины, Уокер прервал молчание:
— Я уже три раза приносил скорбную весть. Надеюсь, это будет последний.
Они пошли к дому. Слева от двери в окне шевельнулась занавеска.
Стучать не пришлось, потому что дверь открыла женщина, на ее лице застыла тревога, светлые брови озабоченно сдвинуты.
— Констебль Уокер. — Она перевела взгляд на Ратлиджа.
Женщина была совсем не похожа на брата. Маленькая, пшеничного цвета светлые волосы, мягкие черты лица, карие глаза. За ней, в тени, виднелся мужчина в инвалидном кресле, на лице его было кислое выражение.
— Миссис Уинслоу, это инспектор Ратлидж из Лондона…
Лицо женщины исказилось.
— Это Тео? О боже, что с ним? Я так и знала, когда вчера вечером он не зашел…
— Боюсь, вы правы, миссис Уинслоу. Его нашли сегодня рано утром в Гастингсе.
Она закрыла лицо руками и заплакала. Ее муж протянул руку, как будто хотел ее поддержать, но тут же отдернул.
Ратлидж мягко взял ее под руку и провел в маленькую комнату, где раньше заметил движение занавески, усадил на жесткий, набитый конским волосом диван. Человек в инвалидном кресле вкатился за ними со словами:
— Так что с ним случилось? Скажите.
Вместо ответа, Ратлидж предложил:
— А сейчас, констебль, может быть, мистер Уинслоу покажет вам, где можно приготовить чай, думаю, его жена будет благодарна.
Ему показалось, что Уокер сейчас откажется, потому что у него от удивления вытянулось лицо. Но констебль быстро спохватился — видимо, понял, что надо убрать из комнаты мистера Уинслоу.
— Где у вас кухня? — обратился он к инвалиду, как будто существовала проблема найти кухню в маленьком домике.
Уинслоу бросил недовольный взгляд на жену, потом на Ратлиджа, но, поняв, что слова инспектора носят приказной характер, круто развернулся и покатил из комнаты.
Ратлидж достал из внутреннего кармана чистый носовой платок и предложил плачущей женщине. Она взяла с благодарностью, и он, понизив голос, чтобы не было слышно в соседней комнате, спросил, пытаясь отвлечь ее от горестных мыслей:
— Ваш брат был на фронте?
Она кивнула.
— Вместе с другими добровольцами из Истфилда?
Ее «да» прозвучало приглушенно в платок. Потом она подняла на него глаза и, встретив его взгляд, как будто потеряла дар речи. Страшная истина стала доходить до ее сознания.
— Он… он был… как те… другие?
— Мне очень жаль. Да.
— Я думала… Думала, что произошел несчастный случай на дороге, авария. Он неважно себя чувствовал, но отправился в Гастингс на машине. Фирме задержали морскую доставку из Лондона партии лака. И мистер Кентон просил его найти несколько банок, чтобы пока перебиться. Брат вообще не должен был садиться за руль. Но не мог отказать мистеру Кентону. Я сначала подумала… вдруг пришло в голову, что он покончил жизнь самоубийством, чтобы нас освободить.
Голос ее прервался, а Ратлидж почему-то вспомнил Розмари Юм. Иногда убийство не самая ужасная весть для семьи.
— Почему вы думали, что он может покончить жизнь самоубийством? — спросил он чуть помедлив, давая ей время прийти в себя. В соседней комнате слышалось звяканье чашек и тихие голоса, там переговаривались двое мужчин, которых устранили от разговора.
— Его желудок. Он стал болеть… Раньше брат любил поесть, но в последнее время стал опасаться. Никакого сыра, ни соусов, ни карри. Ничего острого. Он любил в холодные вечера выпить горячего сидра с пряностями. Все пришлось забыть — только отварное мясо, овощи и картофель. Раньше его излюбленным блюдом был пастернак на гусином жире, но о нем пришлось забыть. Ему казалось все безвкусным, а иногда его желудок отвергал и такую еду, он испытывал страшные боли, его стоны продолжались часами. Вирджил говорил, что ему плохо от этих стонов. Но я так жалела Тео и молилась, чтобы его мучения прекратились.
— Он жил вместе с вами?
— Вначале, когда вернулся домой из госпиталя. Тогда никого больше не было, мама и отец умерли. Мэри с ребенком унесла испанка еще до его ранения. Наверное, это надорвало ему сердце, хотя он никогда не упоминал о них после возвращения. Он один пошел на кладбище, даже не просил меня пойти с ним, чтобы показать могилу. И как только смог, вернулся на ферму, где жил один. Конечно, ферма уже не работала, просто он жил там. Он чувствовал себя уютно среди воспоминаний о тех, кто жил там прежде. Так он сам сказал. Уютно. Как будто он мог с ними говорить там.
— Какие отношения были у Тео с вашим мужем?
— Не очень хорошие. — В голосе женщины слышалась покорность судьбе. — Брат не хотел, чтобы я выходила за Вирджила, говорил, что я его не люблю, а жалею. — Она поколебалась немного, потом спросила: — Как он умер? Быстро? — И напряженно ждала ответа.
— Довольно быстро, — ответил Ратлидж. — Вы ведь слышали и о других смертях?
— О да. Все только об этом и говорят в Истфилде, а теперь станут сплетничать и про Тео. Я чувствую вину, потому что сплетничала иногда вместе с ними, теперь знаю, это было плохо.
— Скажите, были у вашего брата враги? Он что-нибудь вспоминал неприятное, связанное с войной?
— Он никогда не говорил о войне. Во всяком случае, со мной. Он пришел домой, снял форму и стал жить как прежде. Я спрашивала о том, как его ранило, наверное, было очень больно, а он ответил, что это был билет домой.
— Ваш брат с кем-то дружил, был особенно близок? Был у него друг в Истфилде? Или враг?
— Не было таких, кто хотел бы убить Тео. Мой брат был хороший человек, никогда ни с кем не ссорился, рано начал работать вместе с отцом у Кентона, не жаловался на судьбу. Его все любили. — Голос ее оборвался, она замолчала, уставившись в пространство, потом продолжила: — Не могу понять, кто мог такое сделать. Он не имел много денег, хотя никогда не брал в долг, обходился без этого.