«Как в фильме ужасов, – мелькнуло в голове мужчины. – Этакая чокнутая библиотекарша, синий чулок, которая днем выдает книжки, а ночью в кожаном трико разделывает с особой, извращенной жестокостью свои жертвы».
– Если мы создадим общий график всех передвижений и отдельный для каждого человека, – не обращая на него внимания, с маниакальной сосредоточенностью бормотала Агриппина, – то потом сможем их дополнять по мере поступления новой информации и, таким образом, будем получать все более и более точную картину преступления, пока наконец не дойдем до отметки икс и не получим правильный ответ – имя убийцы.
– Гм… – лишь промычал в ответ Сокольский.
Агриппина включила диктофон и принялась за работу. Вначале Артем еще делал вид, что принимает какое-то участие в процессе, но постепенно расслабился и правда задремал.
– И вот что у нас получилось! – вернуло его к реальности громкое, бодрое восклицание. – Я ограничила временной отрезок двумя точками. Восемнадцать часов – время прибытия в особняк Коробицких и Сидоренко. Тиховлизы приехали позднее, в восемнадцать сорок. Именно с момента появления в доме первых фигурантов начинаются все важные события субботнего вечера. Значит, так, пойдем по общему графику…
Агриппина стала зачитывать свои заметки:
18.00 – прибывают Коробицкие.
18.05 – прибывают Сидоренко.
18.20–18.43 – разговор Валерия с отцом.
18.30–18.40 – разговор Лизы с Анжелой.
18.40 – прибытие Тиховлизов.
19.15 – разговор Тиховлизов со Смуровым.
19.20 – отец вызывает Окаемова. Важный звонок.
19.30 – Сидоренко спускаются к гостям.
19.30 – Тиховлизы спускаются к гостям.
19.45 – Коробицкие спускаются к гостям.
– Пока негусто, – подвела девушка итог. – Но зато сразу заметно, что на осуществление плана у убийцы имелось не так уж много времени. Все наши фигуранты показались гостям и какое-то время находились среди них в вестибюле. И исчезли примерно в одно и то же время – когда гостей пригласили в сад. А случилось это примерно в 19.50. Таким образом…
Договорить Агриппине не дали.
Двери библиотеки распахнулись, словно от порыва ветра, и в тихий уют осеннего вечера с ароматом цветов и свежестью весны впорхнула Елена Сергеевна. Изящным, стремительным движением она сбросила на диван шубку и, вскинув воздушные, невесомые руки развернулась навстречу дочери.
– Гриппуля! Детка!
Голос бывшей балерины был трелью соловья, алое шелковое платье – языком пламени, пышно взбитые кудряшки легким, невесомым облаком парили над ее головой, изящные серебряные босоножки мелькали искорками на густом персидском ковре.
Она была весной, юностью, свежестью утра, и Гриппа под этим порывом сжалась, погасла, стала плоской, серой, скучной. Девушка стояла, опустив руки и глядя на мать тоскливыми, потерянными глазами. Все, что делало ее сильной, уверенной в себе, яркой еще минуту назад, вдруг пропало, Агриппина словно превратилась в унылую позднюю осень, тоскливую, как холодный мелкий дождь за окном.
Сокольскому эта мгновенная метаморфоза показалась зловещей. Как будто злая колдунья, ворвавшись в замок, отняла жизнь у прекрасной принцессы, превратив ее в серое, уродливое изваяние. Вот только внешность Елены Сергеевны на злую колдунью никак не тянула.
– Детка, я так рада, что ты заехала! Почему не предупредила? – Мать запечатлела на щеке дочери легкий, мимолетный поцелуй и повернулась к Сокольскому: – Артем Георгиевич, и вы здесь? Вы, наверное, к Волику? А его нет!
– Я знаю, спасибо. Я заезжал по делам, но уже все закончил. Агриппина Вольдемаровна любезно угостила меня ужином. – Артем махнул рукой в сторону стола с пустыми уже тарелками.
– Разве это ужин? Нет, нет, – с радушной улыбкой возразила Елена Сергеевна, – сейчас мы все вместе поужинаем. Я привезла небольшую компанию. Посидим, поболтаем. Чеслава сейчас стол накроет. Идемте, я вас представлю! – Хозяйка дома взяла Сокольского под руку и обернулась к дочери: – Кстати, детка, ты мило выглядишь. Немного скучно, но мило. Сапожки от Шанель? Да, да, помню, я сама их выбирала. Пойдем, дорогая!
– Нет, я не могу, мне завтра в универ к первой паре, у меня семинары, – пятясь от матери, залепетала Гриппа.
– Боже! Сокровище мое, какие семинары? В твоем возрасте надо веселиться, радоваться жизни. Оставь эту скуку серым занудам.
– Я и есть серая зануда! – вдруг выпалила Агриппина, удивляясь собственной дерзости. И, словно испугавшись ее, совсем тихо добавила: – Мне домой пора.
И выскочила из комнаты.
– Гм, что это с ней? – растерялась на мгновение Елена Сергеевна. Но потом встряхнулась и повернула к Артему свой сияющий лик: – Артем Георгиевич, но вы-то, надеюсь, останетесь?
– Увы, Елена Сергеевна, я тоже работящий зануда, и мне завтра рано вставать, – с извиняющейся улыбкой проговорил Сокольский, освобождаясь от крепкой хватки тоненьких, изящных ручек.
– Ну, что ж, ужасно жаль. Я вас не провожаю, меня гости заждались. Чеслава за вами закроет.
Послав воздушный поцелуй вслед дочери, Елена Сергеевна скрылась в глубине дома.
Гриппа стояла посреди синего, как морские глубины, вестибюля с уродливым гигантским осьминогом под потолком, распустившим вдоль стен свои щупальца, и ждала Сокольского. Что, если тот забыл о ней и останется на ужин? Какое унижение! Придется вызывать такси…
Девушка нервно кусала губы.
Но тут увидела выходящих в холл Сокольского с матерью и немного расслабилась. Значит, не забыл.
Всю дорогу до дома спутники молчали. Артем пытался несколько раз завязать разговор, но Агриппина упорно отмалчивалась. Потом ему это надоело, и он оставил ее в покое. Молча довез до дома, проводил до квартиры и, испытав некоторое облегчение, поехал наконец к себе.
Любовь Михайловна Матвеева служила у Начинкиных уже лет восемь. Была она поваром высшего разряда, стажировалась во Франции и мечтала когда-то о карьере с большой буквы. Но большой буквы не вышло, зато вышла большая зарплата, комфортные условия проживания в хозяйском особняке, в большой комнате с собственным санузлом, красивой мебелью и кабельным телевидением вместо прозябания в трехкомнатной хрущевке с матерью, старшей сестрой и взрослым племянником, избалованным, эгоистичным парнем, который не стеснялся приводить в дом своих подружек. А что еще надо одинокому человеку в пятьдесят лет?
Недавно сестра Любови Михайловны умерла, и теперь поварихе чаще приходилось наведываться в город – навещать мать. Но все же женщина была всем довольна. Даже недавняя субботняя трагедия не омрачила ее существования. Она была, как обычно, бодра, подтянута, крахмальна. Ее поварской колпак стоял дыбом, как стеклянный, белоснежная куртка и брюки хрустели при каждом движении. Даже Чеслава Зиновьевна ни разу за их совместную работу не сделала Любови Михайловне замечания за внешний вид. Да и вообще повариха никому не позволяла командовать в своем отсеке. Кухня была ее княжеством, и остальным совать сюда нос не рекомендовалось.