— Да и есть ли какой-то предмет ценнее человеческой жизни?
— Он уничтожил свою жизнь, лишив жизни другого человека.
— Вот это, госпожа Мири, — изрек наконец магистр Филипп, призвав всех к тишине поднятой рукой, — и называется этикой. Наукой, решающей, что правильно, а что нет.
— Неразрешимый вопрос, — сказала Ханна.
— Такой же неразрешимый, как сама жизнь, — возразил Тимон.
Мири так не думала. Однажды ее пытался убить вор и разбойник. Теперь он был мертв, о чем Мири нисколечко не жалела. А самое главное, картина действительно была прекрасна.
Остаток утра они занимались математикой, и хотя Мири прилежно писала мелом на своей доске, она то и дело поглядывала на картину. Вопрос этики, казалось, повис в воздухе прямо перед ней, этакая пылинка, которую ладошкой не поймаешь.
В конце дня Тимон поравнялся с ней на лестнице, когда они покидали здание.
— Ты поселилась не в Замке Королевы? — поинтересовался он. — Я тоже живу в городе. Можем вместе пройтись.
— Э-э… за мной приехала карета.
Мири опустила голову, чтобы закрыть лицо волосами. Только богатые разъезжали в каретах, и Мири почувствовала себя самозванкой.
— Тебе далеко ехать?
— Во дворец…
Он заморгал:
— Так ты что, придворная?
— Хм… я служительница принцессы, — ответила она так, словно сама сомневалась.
— Понятно.
После секундной заминки Тимон зашагал быстрее, направляясь к мосту.
Мири смотрела ему вслед, испытывая досаду и угрызения совести. Как она могла надеяться, что разузнает что-нибудь для Кэтар? Нельзя же, в самом деле, подойти к Тимону и сказать: «Отличный денек, мне нравится твоя обувка, и, кстати, не расскажешь ли мне о революции?» С тем же успехом она могла бы завопить на весь город: «Все, кто хочет избавиться от короля, поднимите руки».
Тут к Мири подошли двое ребятишек. Очень худенькие, босые, одному на вид лет пять, а другому — семь. Костлявыми ручонками они вцепились в ее одежду и захныкали.
— Пятачок, пожалуйста, будьте добры, — попросил мальчишка.
Мири знала из книг, что так называют деньги.
— Я не поняла. Вам нужна монетка?
— Пятачок мне, пятачок моей сестрице или один на двоих, будьте добры, пятачок на двоих, подайте.
У Мири не было денег, ни тяжелых золотых, ни легких медных монет, она так им и сказала, но они ее не отпускали. Мири попыталась мягко отцепить руку мальчика, но он только заголосил еще громче.
— Пятачок, пятачок, будьте добры, — повторяли дети снова и снова, с надеждой глядя на нее.
Мири строго велела им отпустить ее, даже оттолкнула детей, но они лишь усилили напор, прижав ее к воротам. Их пальцы впились в нее, как ястребиные когти. От их одежды и волос шло нестерпимое зловоние, их молящие голоса немилосердно терзали нервы:
— Пятачок, пятачок, подайте…
Откуда ни возьмись, появился Тимон.
— Держите, — сказал он, сунув каждому по серебряной монетке. — А теперь ступайте.
Дети зажали монеты в кулачках и кинулись бежать. Вскоре они исчезли в толпе прохожих на мосту.
Мири сказала, чуть не плача:
— Я говорила им, что у меня ничего нет, но они мне не верили.
— Они привыкли, что люди говорят им «нет». Когда не поешь день или два, голод доводит до отчаяния. На этих улицах слишком много бедных и отчаявшихся.
— Бедных? Но это же столица.
— И в Асленде есть бедняки, Мири. Разве ты не знала? Они повсюду.
Кэтар рассказывала, что босоногие часто голодают, но, пока Мири не увидела этих детишек, она не вполне в это верила.
Потом Мири вспомнила худенькую девочку из неизвестного городка, которую встретила в пути. Вспомнила, как эта девочка смотрела на Мири, когда та ужинала. И как она покусывала палочку. Вспомнила ее худые ножки, босые ступни. У Мири сжалось горло. Ей захотелось вернуться в то мгновение, поздороваться с девочкой, разделить с ней еду.
— Нет, не знала. Прости, — извинилась она и перед Тимоном, и перед той девочкой. — На гору Эскель почти все припасы привозили с низин — из Асленда и остальной части Данленда. Наверное, поэтому я считала, что здесь полным-полно продуктов.
— Многие на равнине живут припеваючи, — заметил Тимон. — Но слишком часто дети фермеров голодают, пока благородные господа набивают себе брюхо. Когда наступят перемены…
Тимон замолчал и огляделся, не подслушивает ли кто.
— Зря я так сказал… Я не имел в виду… Прости. — И он пошел прочь.
«Перемены?» Хватит ли у нее смелости спросить? Мири бросилась за ним, но страх будто не давал ей идти, толкал назад, и ей показалось, что прошло не меньше часа, прежде чем она догнала Тимона на мосту.
— Подожди. Вчера у дворца кое-что произошло.
Он оглянулся:
— Ты имеешь в виду покушение на короля?
Мири подошла ближе и прошептала:
— Если грядут перемены, я бы хотела знать больше. Я бы хотела помочь.
У Тимона загорелся взгляд.
— Ты не шутишь? Но…
— Я живу во дворце, но я не одна из них. Надеюсь, ты мне поверишь.
Она ведь пообещала Кэтар. Да и воспоминание о худенькой девочке подстегивало к действию.
— Я не могу говорить свободно, — сказал он, — но… мы обязательно побеседуем, как только представится возможность. Сейчас много чего происходит.
И он улыбнулся ей, сверкнув светло-голубыми глазами. Мири невольно улыбнулась в ответ. Сердце ее как-то странно сжалось. Тимон явно был хорошо осведомлен, и Мири впервые подумала, что неизвестные перемены, возможно, окажутся чудесными.
Дай монетку, господин, пятачок на горсть зерна.
Дай монетку на жилье, чтоб укрыться от дождя.
На горячую похлебку, чтоб набить пустой живот,
И на старый шарф из шерсти, чтоб не мерзли нос и рот.
— Чем вы сегодня занимались? — спросила Мири, входя в спальню девушек.
Она остановилась на пороге, чтобы они взглянули на ее студенческую мантию, если захотят. Никто не захотел.
— Мы шили, — сказала Бена. Она тоже распустила свою каштановую косу, и волосы рассыпались по спине, доходя до талии. С такой прической она казалась еще выше. — Служительницы принцессы участвуют в подготовке свадьбы, то есть, судя по всему, шьют целыми днями.
— И прядут пряжу, — добавила Эса.
— Сколько же ткани нужно для свадьбы? — недоверчиво спросила Герти.
— А я скучаю по каменоломне, — вздохнула Фрид. Она держала руки поднятыми, а Эса наматывала на них пряжу. — Мне бы постучать молотком.