Над ним Макинтош, трясет за плечо:
– Хортицкая трудовая зона, юзверь. Добро пожаловать в ад.
Короче говоря, прибытие в лагерь Иван проспал. Разморило его всерьез. Помимо сигареты, Макинтош угостил его черствой галетой, которая, конечно, не насытила, но все же благотворно подействовала на измученный голодом желудок. Так что Жуков не видел, как состав, сбавив ход, перебрался по мосту через Днепр и, миновав пять – пять! – блокпостов, въехал на остров Хортица. Он не видел бурлящей внизу реки, отлично простреливаемой с курсирующих вокруг острова дирижаблей. Если бы кому удалось перепрыгнуть через два забора – из колючки под током и бетонный с вышками, между заборами разгуливают робопсы, – то, бросившись в реку, беглец утонул бы в бурном потоке, даже без пальбы с летательных аппаратов легче воздуха.
Зарокотало:
– С вещами на выход, бля! Шубки соболиные не забываем!
А еще говорят, у киборгов нет чувства юмора.
Клацнуло, хряпнуло, створки дверей вагона разъехались в стороны. Макинтош протянул руку, помог Ивану подняться:
– Ник-то у тебя какой, а, юзверь?
Вместе они спрыгнули на перрон.
– Ник – это что?
– Зовут, говорю, как? Как свои кличут?
Немного подумав, Жуков крикнул:
– Маршал! Так меня зовут!
Кричал он потому, что Макинтоша унесло человеческим потоком. Тут на перроне, отгороженном с одной стороны стенкой из ржавой жести, а с другой – составом, было не развернуться. Догнать бывалого, продвинувшись вслед хотя бы на полметра, не получилось, хотя Иван активно работал локтями. Пространства не хватало для прибывших и еще прибывающих рабочих – кое-кого киборги вышвыривали из вагонов прямо на головы тем, кому не повезло оказаться поблизости.
Непривычно голый череп холодил ветерок. Чесался личный номер. С неба – низкого, неприветливого – сыпала мелкая крупка, падала на уши, за шиворот, и это было неприятно. Лицо распухло еще больше, трогать больно.
Наконец и его подхватило потоком, потащило по перрону к бетонной лестнице с перилами, сваренными из стальной трубы. Так и хотелось за них взяться, почувствовать опору. И он протянул даже руку, но впереди кто-то успел раньше – и получил дубинкой-шокером по пальцам. Сверкнуло, раздался крик, запахло паленым – так развлекались местные вэвэшники, такие же бесполые, как их московские коллеги, в безразмерных комбинезонах, в ботинках с высокими берцами. Только вместо шапок с прорезями для глаз у этих были солнцезащитные очки, респираторы и даже противогазы.
От лестницы вэвэшники выстроились в две шеренги, образовав коридор, по которому следовало идти осторожно, не позволяя оттеснить себя к живой изгороди, не скупящейся на тычки дубинками-шокерами. По прикидкам Жукова, поезд встречала чуть ли не рота садистов, поставивших себе цель довести новичков до невменяемого состояния – то и дело раздавались шлепки и крики.
Коридор из тел в комбинезонах расширился, но передвижение не стало комфортнее. Теперь не только служивые куражились над рабами, но и робопсы. Выдавая через динамики запись лая, в меру, для антуража, зверюги натягивали поводки – если бы в полную силу, их не удержала б и цепь со звеньями в палец толщиной. Облепившие титановый каркас искусственные мышцы впечатляли. Размер керамических клыков – сантиметров пять, а то и больше – намекал, что не стоит попадать собачкам на зуб. Да уж, у этих созданий было мало общего с йоркширским терьером Сидоровичей. Внешне они напоминали восточноевропейских овчарок, только были крупнее – высотой в холке почти метр. И их не пытались закамуфлировать кожей и мехом, как декоративных домашних питомцев. Все напоказ. Кроме управляющей электроники под бронированным кожухом.
– Живо, тунеядцы, живо!!! – надрывался мегафон.
Под этот аккомпанемент рабы заполняли собой и заполнили уже процентов на двадцать плац, окруженный сборными стенками из труб и рабицы, вроде тех, что устанавливают в цирке перед выступлением хищных животных. Рабочие выстроились так, чтобы не пересекать белую линию, проведенную на асфальте параллельно одной из стенок загона.
Если плац – цирк, а рабы – клонированные тигры и львы, должен быть и укротитель. Тот, кто войдет в клетку. Уверенный в себе, способный подчинять одним лишь своим присутствием. Воображение враз нарисовало образ длинноволосого гиганта в блестящих одеждах и с хлыстом в руке.
– Три шага назад, саботажники!!!
Толпа подчинилась. Задних вдавили в сетку. Послышались возмущенные крики, которые быстро оборвались – задавленных бедолаг вырубили электрошокерами.
И вот тогда в загон вошло нечто невзрачное, ростом максимум метр шестьдесят – и то благодаря высоким каблукам надраенных до блеска сапог. Несмотря на довольно свежую погоду, мужчина то и дело поднимал фуражку с гербом Союза на кокарде и вытирал платком лысину, обрамленную прилипшими к черепу седыми волосиками. Форменное пальто на мужчине сидело как на вешалке, на погонах золотились полковничьи звезды, шею опутал белый шарф. В левой руке «укротитель» держал мегафон, на правом боку висела кобура – расстегнутая, Иван обратил на это внимание, и с большим черным пистолетом.
Мегафон закрыл собой чуть ли не все лицо мужчины с выразительным крючковатым носом.
– Я – хозяин Хортицы! Я – начальник этого лагеря! И я никому не позволю, слышите, отлынивать от работы, когда Родина ежесекундно в опасности, когда экономический потенциал наших врагов продолжает расти! Мы все должны – мы обязаны! – свалить капиталистическую гегемонию враждебных стран, жители которых спят и видят, как мы с вами превращаемся в служителей их неправедных культов! Помните: с нами Бог и Председатель! Мы победим!
Тут, очевидно, надо было разразиться бурными и продолжительными аплодисментами, но раздались лишь хлопки из-за ограды – отбивали себе ладони одни вэвэшники.
– Борзые, значит? Ну-ну… Вот тебя как зовут, малыш? – Начальник лагеря указал на кого-то в первом ряду. – Не бойся. Подойди ко мне, представься.
Парень лет четырнадцати, не старше, точно не из вагона Жукова, робко вышел из строя и, остановившись в трех шагах от коротышки-начлага, что-то сказал.
– Что? – переспросил тот. – Скажи громче, чтобы все услышали. – И протянул пацану мегафон.
– Витя я… – отчетливо произнес мальчишка, а потом, после небольшой паузы, быстро добавил: – То есть рабочий трудового лагеря эсзэ эспэ атэ ноль два сто тридцать два сорок ноль шесть!
– Шифт-дел ламерку, – прошептали рядом с Иваном.
Полковник отобрал у мальчишки мегафон.
– Нет, Витя, ты больше не рабочий.
Толпа перестала дышать.
– Ты свободен, Витя. Тебя никто тут не держит.
Мальчишка исподлобья смотрел на полковника, не понимая, к чему тот клонит.
– Рабочий – почетное звание, которое надо еще заслужить! Которое не дается кому ни попадя и просто так! Тунеядец и саботажник не достоин святого звания! Властью, данной мне Председателем, я приговариваю этого государственного преступника к высшей мере наказания – расстрелу!