Потом электроснабжение восстановилось, все загудело разом, заработало. И это словно послужило сигналом для вертухаев, они разом загомонили:
– Тревога! Надо на базу! Тревога! Вернуться!..
Раб, ради которого они сюда примчались, их больше не интересовал. Появились дела поважнее. Опустив дубинки и развернувшись, вэвэшники заторопились к выходу из цеха.
– Что случилось? – Иван встал у конвейера.
Старик пожал плечами.
Почти до самого конца смены они не перекинулись больше ни словом. Каждый думал о своем, наблюдая за странной суетой, что творилась вокруг.
Визит лагерной охраны отрезвил Жукова. Нелегко было принять неизбежное. Увы, Ириске уже не помочь. А вот себя он мог загубить, так и не отомстив ни за отца, ни за всех рабов Союза, обреченных на каторжный труд в нечеловеческих условиях. И за себя не отомстив, за свое уничтоженное счастье. За обман, в котором всегда жил. За мать. За землю, обратившуюся радиоактивным стеклом. Он больше не ощущал себя союзником. Не надо ему светлого будущего, замешанного на лжи и горе.
Он – отверженный.
Раб, не желающий быть рабом.
В кабине вертолета было душно, пахло перегаром и нестираными носками.
Носками – потому что сопровождали министра четверо здоровенных секьюрити. А перегаром – потому что министр методично вливал в себя уже вторую бутылку «Martell» подряд, вопреки увещеваниям личного доктора, умолявшего не злоупотреблять. От предложенного бокала – Лали нашла целый набор стекляшек среди прочих удобств салона – отец отказался, пил прямо из горлышка, не закусывая.
Доктор нервничал. Видно, боялся летать. Лали даже немного жаль стало этого толстяка в белом халате. На глазах у него были очки с толстенными линзами, которые он то и дело обмахивал рукавом халата. Заодно рукавом доктор вытирал с залысины пот, а с подлокотника кресла – несуществующую пыль.
Летели долго. Все были при деле: пилоты в забавных белых шлемах вели вертолет, врач заботился о здоровье отца, секьюрити тоже заботились о его здоровье, но чуть иначе, сам же отец целеустремленно утолял коньячную жажду, наплевав на их заботу. Одна Лали ничего не делала. То есть вообще. Из-за этого она чувствовала себя неловко.
То и дело мигала оранжевым лампочка у потолка, сообщая, что они пролетают над участком с повышенным радиационным фоном. В такие моменты врач замолкал и принимался тереть рукавом поочередно линзы, залысину и подлокотники. Секьюрити чесали затылки. Отец делал глоток. А пилоты просто продолжали заниматься своим делом.
И вот опять мигнула лампочка, но ритуал нарушился. Из-за отца. Он вдруг отставил бутылку и громко, с выражением прочел по памяти:
Свободы тайный страж, карающий кинжал,
Последний судия позора и обиды… [7]
Вертолет дернуло. Секьюрити дружно принялись истязать ногтями лбы, а врач так растерялся, что оставил свой рукав в покое.
– О чем ты? – осторожно спросила Лали.
– Вот об этом. – Отец вытащил из ножен здоровенный кинжал, что обычно лежал в нижнем ящике его рабочего стола. – Это рукоять, она из рога буйвола. Дитта – клинок. Харш – дола. И острие. Свет моих очей, не отворачивайся, посмотри. Вот этим острием я твоему хахалю…
Она заткнула уши. Не желала слушать эти бредни. Отца переполняла ненависть, распирала его, уничтожала изнутри. Лали поняла: он узнал, где скрывается Ванька, и теперь хочет убить его.
Неужели все это из-за нее?..
Точно из-за нее. Если б она не выказала свою привязанность к Ваньке на том приеме в Новом Кремле, все было бы иначе.
На сердце стало тяжело.
* * *
Сирена выла долго, протяжно. Въедалась в уши, прогрызала мозг насквозь, вынося из него все и заполняя собой. Иван обрадовался, когда она – наконец-то! – замолчала.
Вот только вместо нее зашелся в лающем хрипе начальник лагеря. Запись его голоса транслировали через все динамики на Хортице два часа подряд:
– Сегодня нас почтит рабочим визитом глубокоуважаемый министр восстанавливаемых ресурсов Гурген Аланович Бадоев. Гурген Аланович любит порядок. Гурген Аланович любит творческих рабов… э-э… работников. Гурген Аланович считает, что рабы – рабочие! – должны иногда – нечасто – отдыхать и веселиться. А визит Гургена Алановича для нас всегда праздник…
И так далее, и в том же духе.
Вот в чем причина тревог и волнений. Кулаки непроизвольно сжались.
Ирония судьбы: грядущий визит Бадоева, человека, разрушившего Ивану жизнь, спас Ивана от гибели. Но ведь неспроста министр собрался на Хортицу, явно неспроста. Вычислил, что террорист № 1 скрывается в конкретном лагере? Если да, то почему местным властям не отдал приказ взять преступника? И что теперь делать? Прятаться? Или самоотверженно напасть на Бадоева и погибнуть от пуль его телохранителей?..
Ответов на вопросы не было. Но одно Жуков знал точно: два часа подряд слушать ненавистное имя – это пытка. Речь начлага заглушала даже шум конвейера.
А потом опять завыла сирена. И опять речь. И сирена, и…
Кстати, пускать пыль в глаза проверяющим в Хортицком лагере умели и делали это качественно, с размахом. Первое, что потребовали от рабов, – это соблюсти форму одежды. Как того требует государственная политика относительно работников лагерей, всем велели снять гражданское, контрабандой за периметр переправленное, а взамен нацепить робы. Конкретно бабам – бантики долой, ленточки и заколки аналогично, снять юбки, натянуть штаны. И никаких пальтишек и курток, ходить только строем по территории и только в фуфайках! Время для приведения себя в порядок будет выделено, рабочий день сегодня сокращенный.
Согласно уставу, вэвэшникам категорически рекомендовалось застегнуть все расстегнутое, заправить койки в казарме, навести порядок в тумбочках.
Пока же народ пыхтел на производстве, в бараках провели шмон. Все, что не соответствовало, снесли на отдельный склад, который велено было не открывать никому вообще, пока министр не умчится обратно в Москву, даже если он, министр, попросит.
Устроили внеочередные поверки. Дамочкам, у которых на лицах заметили косметику, то есть всем старше одиннадцати и моложе семидесяти, сделали конкретное внушение. Конфисковали помаду, пудру и прочие прибамбасы. Все отправили на склад. Вязаные шапки, в которых на улице работать удобнее и теплее, чем в казенных «тюбетейках», – на склад. Аналогичные шапки изъяли и у вэвэшников – мол, по уставу фуражки положены, и по фигу, что в уши дует.
А еще начлаг озадачил личный состав учебной тревогой. А потом вертухаи не в ногу маршировали по плацу, на котором как раз устанавливали две сцены. Счастливчики из ближайших к плацу цехов отлично посмеялись, пялясь на это действо.