У меня в конторе мигала лампочка автоответчика. Георг обнаружил мое сообщение и собирался зайти — спрашивал, когда мне удобнее: в воскресенье или в понедельник. В субботу вечером Бригита предлагала сходить в кино. Третий звонок был от Шулера. «Извините, что в прошлый раз был с вами резок. Я уже успел поговорить с Бертрамом и Грегором и знаю, что вы не сказали обо мне ничего плохого. На Бертрама просто много чего навалилось, но сегодня вечером он зайдет ко мне. Не хотите ли и вы заглянуть еще разок? Может быть, на следующей неделе? Давайте в понедельник? — Он засмеялся, но смех этот был нерадостным. — В старом барсуке еще теплятся остатки жизни. Он поймал гуся».
В выходные весна принялась уверять нас, что имеет серьезные намерения, предполагает задержаться надолго и не позволит ни снегу, ни дождю разрушить ее планы. На лужайке в Луизен-парке выставили шезлонги, я завернулся в плед и спал, делая вид, что в мире все в порядке и сердце мое здорово.
Когда мы с Бригитой вышли из кинотеатра, над улицами и площадями светила полная луна. На тротуаре несколько панков играли в футбол банкой из-под пива, перед городской администрацией бездомные пустили по кругу бутылку красного вина, а под деревьями в «Розенгартене» любезничали парочки. «Хорошо, что скоро лето», — сказала Бригита, положив руку мне на плечо.
В воскресенье я обедал с Георгом в «Розенгартене». Он с удовольствием поедет в Страсбург и будет рыться в старых адресных и телефонных книгах, в прокурорских и нотариальных архивах, разыскивая негласного компаньона; он готов отправиться прямо в понедельник. Я назначил его помощником детектива и предложил выпить шампанского, но он согласился только на безалкогольное пиво: «Дядя Герд, ты слишком много пьешь».
Вечером я снова засел в конторе за «Историю банковского дела». Сорбский кооперативный банк удостоился в ней целого абзаца. Случай оказался уникальный. Изначально кооперативные банки создавались как институты взаимопомощи конкретных профессиональных групп. На основе народных банков Шульце-Делич хотел объединить в кооперативы ремесленников, Райффайзен — крестьян. А вот житель Котбуса Ганс Кляйнер, который в тысяча восемьсот шестьдесят восьмом году основал кооперативный банк, хотел использовать идею кооперации для укрепления славянского национального меньшинства сорбов. [1] Его мать была из сорбов, носила сорбскую национальную одежду, рассказывала маленькому Гансу сорбские сказки, учила его сорбским песням, и поддержка сорбов стала для него делом всей жизни. В его времена в банке были только сорбские кооператоры, после его смерти открыли доступ и остальным, банк расширился, долго преуспевал, пережил инфляцию и мировой экономический кризис. А потом случилось то, что не могло не случиться: нацисты не поддержали сорбскую идею и превратили банк в обычный народный.
Вопрос, когда и каким образом Сорбский кооперативный банк восстановился после такого удара, подождет до завтра. Банкирский дом «Веллер и Велькер» его поглотил, видимо, банк оправился после пережитого и дело кончилось хеппи-эндом. Во время ночной прогулки идея кооперации показалась мне настолько очевидной, что естественное стремление банков и банкиров к постоянному обогащению вдруг меня удивило. Для чего им столько денег — все больше и больше? Чтобы удовлетворить детскую страсть к собирательству? Поскольку взрослым людям нельзя собирать камешки или пивные крышки и банки, приходится переключаться на коллекционирование денег?
Утром я снова сидел за столом в конторе еще до того, как на улице появились школьники. Булочник через два дома от меня уже открылся, поэтому передо мной лежал рогалик и дымилась чашка кофе. История Сорбского кооперативного банка подходила к концу. В то время как другие народные банки были закрыты на основании директивы из Советского Союза, банк в Котбусе и его филиалы продолжали работать. У него не осталось ничего, кроме собственного имени; он целиком и полностью вошел в систему национализированных сберкасс. Но прежнее название сохранил; спасибо славянам-сорбам: братский советский народ-победитель запретил его ликвидацию. Сохранив название, банк сохранил и определенную независимость, поэтому ведомство по опеке над государственным имуществом рассматривало Сорбский кооперативный банк как самостоятельную единицу и в конце концов продало его банкирскому дому «Веллер и Велькер».
Было девять часов, утренний транспорт рассосался, стало тише. До меня донеслись голоса детей, которые по каким-то причинам шли в школу позже обычного. Потом я услышал, что поблизости остановилась машина, мотор не выключили. Через какое-то время меня начал раздражать шум: пронзительный рев и грохот. Почему не выключили мотор! Я встал и посмотрел в окно.
Это была зеленая «изетта» Шулера. Дверь не закрыта, салон пуст. Я вышел из конторы. Шулер стоял у соседнего дома и читал надписи на табличках около звонков. «Господин Шулер», — позвал я его, он обернулся и замахал рукой. Он махал так, будто прогонял меня с улицы, требуя, чтобы я вернулся к себе в контору. Я ничего не мог понять, он корчил гримасы, словно пытаясь мне что-то сказать, но я ничего не расслышал. Он двинулся мне навстречу шаткой походкой, размахивая правой рукой, а левую прижав к животу. Я увидел, что в левой руке он держит черный кейс, который при ходьбе колотит его по ногам. Я тоже шагнул в его сторону — он упал на меня, я ощутил его неприятный запах, услышал произнесенные шепотом слова «вот» и «убрать» — протянул руку и схватил кейс. Он выпрямился, держась за меня свободной рукой, пошел к машине, сел, закрыл дверь и поехал.
Отъехав от тротуара, он наискось пересек улицу, съехал на правую полосу, свернул снова на левую и прямиком устремился к железным тумбам, которые стоят по краю газона в середине Аугустен-анлаге, — задел одну, другую, потом зацепил светофор на углу Мольштрассе и прибавил скорость, несмотря на то что зажегся красный и по Мольштрассе уже двинулись машины, а на переходе через Аугустен-анлаге были дети. Сначала казалось, что за перекрестком он врежется в светофор или в дерево на краю газона. Но он перескочил бордюр, обогнул светофор и лишь слегка задел дерево. Но и этого оказалось достаточно: «изетта» накренилась, опрокинулась, на боку проехалась по траве и налетела на дерево.
Удар был громкий, в ту же секунду завизжали тормоза на встречной, на которую чуть не вылетела «изетта», загудели автомобили, которым Шулер не уступил дорогу, завопил ребенок, которому он чуть не переехал ноги. Началась неразбериха. Мой сосед-турок, выскочивший из магазина, взял у меня из рук кейс и сказал: «Посмотрите, как там! А я вызову полицию и „скорую“». Я кинулся со всех ног, но резвость у меня не та, что раньше, поэтому, когда я добрался, «изетту» уже обступила толпа зевак. Я протиснулся вперед. Деревом пробило дверь, и ствол торчал между крышей и днищем. Я заглянул сверху через боковое стекло, внутри было полно битого стекла и крови; перекореженная дверь притиснула Шулера к сиденью, и руль вошел в грудную клетку. Шулер был мертв.