— Они забрали детей. Полчаса назад выехали с ними на машине.
— Откуда выехали? Куда?
— Из Цюриха, в интернат. Но до интерната они доедут только в том случае, если я вернусь в банк. — Он выпрямился и вытер слезы.
— Может быть, расскажете, что произошло? Во что вы впутались? О чем идет речь?
— Если вы частный детектив, вы ведь обязаны хранить тайну? Как врач или священник?
Он не стал ждать ответа. Сказал слово, другое и потом уже говорил не умолкая. Было холодно, от долгого стояния у меня заболели ноги и живот. Но он не останавливался, а я не останавливал его. Потом какая-то женщина захотела позвонить, и мы сели в машину, я включил двигатель и печку, бог с ней, с окружающей средой! Под конец он снова заплакал.
Свой рассказ он начал с августа девяносто первого года. В Москве генералы устроили путч, звезда Горбачева закатилась, началась эпоха Ельцина. Грегор Самарин предложил, чтобы «Веллер и Велькер» послали его в Россию выяснить, какие там существуют возможности для инвестиций. Он утверждал, что, поскольку путч провалился, судьба коммунизма предрешена, победоносное шествие капитализма уже не за горами. Сейчас самое время организовывать фонды с долевым участием русских. Благодаря его, Грегора, знанию языка, страны и людей банк «Веллер и Велькер» имеет конкурентное преимущество, которое следует использовать.
До этого момента Грегор был чем-то вроде прислуги за всё, он занимался всем подряд — от вождения автомобиля до курьерских развозок, от ремонтных работ в банке, в доме и во дворе до помощи в кассе, бухгалтерии и делопроизводстве. Он сдал выпускные экзамены, но не стремился получить высшее образование, — впрочем, никто его и не уговаривал. Еще школьником он был сметлив и услужлив и в любой момент оказывался под рукой. Он жил в отдельной квартире в доме старого Велькера на Густав-Кирххоффштрассе, имел скромное ежемесячное жалованье, и ему никогда не отказывали в деньгах на покупки или на отпуск. Но он редко обращался с просьбами. В школе, будучи по матери русским, он учил русский язык и раз в год наведывался в Россию. Дома он ездил на старых машинах, принадлежавших членам семьи Велькер. Он был частью фамильного имущества.
Его предложение всех удивило. Но почему бы и нет? Почему бы ему не попытаться себя проявить? Если ничего не выйдет, то он хоть отдохнет, пусть устроит себе что-то вроде отпуска. А если получится — во что никто не верил, — тем лучше. Так что его отправили.
Отсутствовал он почти полгода. Звонил, слал факсы и электронные письма, предлагал инвестировать крупные суммы в энергетику — от электростанций в Москве и Свердловске до лицензий на бурение на Камчатке, иногда сообщал о русских бизнесменах, желавших вложить свои деньги на Западе и приезжавших в Шветцинген. Его сведения оказывались недостоверными, с русскими бизнесменами дальше разговоров дело не шло. Но после России Самарина точно подменили. И дело было не только в том, что он начал говорить с русским акцентом. Он одевался, держался и вел себя по-другому — словно входит в число руководителей банка. Старик Веллер в это время отошел от дел и переселился в дом престарелых Святого Августина. Бертрам и Штефани не хотели обидеть Грегора. Разве они не собирались вести себя не так, как их отцы, разве не планировали искоренить в отношениях со служащими высокомерие и чванство? Разве Бертрам и Грегор не выросли вместе? Разве Грегор не работал всю жизнь на семью и на банк?
Потом он заговорил о поглощении Сорбского кооперативного банка. Бертрам и Штефани пытались ему объяснить, почему этот шаг представлялся им ошибочным. Они считали, что будущее банка «Веллер и Велькер» связано с инвестиционным консалтингом, а не с обслуживанием вкладчиков. Кризис восьмидесятых годов удалось преодолеть, потому что банк сократил оборот, потому что они отказались от второстепенного и сосредоточились на главном. Но Грегор упорно стоял на своем. Однажды он вернулся из Берлина с сообщением, что завершил переговоры с ведомством по опеке над государственным имуществом, которые продолжались несколько недель, и купил Сорбский кооперативный банк за сущие гроши. Доверенность он подделал, так что, мол, если угодно, можете заявить об этом в полицию, тогда его отдадут под суд и посадят в тюрьму. Если действовать быстро и решительно, вероятно, можно успеть отказаться от сделки. Но не бросит ли это тень на банк «Веллер и Велькер»? Как отреагируют клиенты, узнав из газет про неразбериху в руководстве банка? Не лучше ли разрешить Самарину довести до конца дело с Сорбским кооперативным? Он уверен, что у него все получится. Это банк маленьких людей, в них он хорошо разбирается, поскольку и сам вышел из низов. Разве семья не в долгу перед ним, разве не обязана дать ему шанс?
Семья нехотя согласилась, и, как ни удивительно, дело наладилось. Хотя через год прибыли у Сорбского банка все еще не было, но и убыточным он тоже не стал: кроме уже существующего главного отделения в Котбусе было открыто несколько филиалов в сельской местности, и Самарину удалось выполнить требование ведомства не увольнять персонал. Похоже, у восточных немцев денег больше, чем принято думать. Складывалось впечатление, что у Грегора прирожденный талант выбивать финансовую поддержку из земельного, федерального и даже европейского бюджета. Наконец-то Самарин добился успеха!
Так они думали, пока Штефани не разобралась в сути дела. Она не доверяла красивому фасаду, не доверяла Грегору, поэтому не постеснялась порыться в его документах, хранившихся в офисном шкафу и в компьютере, и с помощью русского эмигранта-экономиста, которого нашла в Берлине, перевела на немецкий язык все, чего сама не могла понять. Она проинформировала Бертрама, и вместе с мужем они вызвали на ковер Грегора. Они объявили, что дают ему месяц на то, чтобы избавить их банк и их семью от своих грязных махинаций и своей персоны. Они не заявят в полицию. Но видеть его больше не желают.
Грегор отреагировал совершенно неожиданно для Штефани и Бертрама: «Что это вы себе вообразили? Я не сделал ничего плохого, даже принес кое-какую прибыль, а вы собираетесь меня уничтожить! Я — бизнесмен, у меня есть определенные обязательства, и я не могу позволить себе такую роскошь, как невыполнение деловых обязательств». Грегор заявил, что не собирается ничего менять. А коль скоро зашел об этом разговор — ему надоело перечислять все западные поступления через Лаузитц, [10] впредь он будет получать и хранить деньги непосредственно в Шветцингене.
«Ровно месяц, — сказала Штефани, — разговор окончен. Не вынуждай нас идти в полицию».
Через две недели Штефани погибла. Если бы Бертрам не принял условий игры, то следующими стали бы дети, сначала один, потом вторая, а затем и он сам, — этот Грегор от своей наживы не откажется.
С тех пор дети живут в Швейцарии в интернате, а при них всегда два молодых человека в темных костюмах. Или в спортивных костюмах для катания на лыжах, игры в теннис, для пробежек или пеших прогулок. Бертрам был вынужден сказать руководителям интерната, что это охранники: после загадочного исчезновения матери, за которым может скрываться похищение или шантаж, ему приходится соблюдать осторожность. Руководители интерната ничего против не имели. Молодые люди старались не мозолить никому глаза.