В зале царила тишина. Ни шелеста купюр, ни звона монет, ни приглушенных голосов. За решетками не видно ни соответствующих духу былых времен усатых, прилизанных мужчин с засунутым за ухо карандашом, в нарукавниках или с перетянутыми резинками рукавами, ни тех, что нынче пришли им на смену. Подойдя поближе к окошечку, я увидел на решетке пыль. Хотел было заглянуть внутрь, но тут распахнулась противоположная от входа дверь.
На пороге стоял знакомый водитель.
— Господин Зельб, я…
Договорить он не успел. Вынырнув из-за его спины, ко мне устремился Велькер:
— Замечательно, что вы выкроили для нас время! Только что ушел последний посетитель, давайте пройдем наверх.
За дверью начиналась узкая крутая лестница. Я шел по ступенькам вслед за Велькером, а за мной поднимался водитель. Лестница привела в просторное офисное помещение с перегородками, письменными столами, компьютерами и телефонами, там работали две-три девушки и множество молодых людей с деловито-сосредоточенными лицами, все в темных костюмах. Мы с Велькером и водителем быстрым шагом прошли в директорский кабинет. Окна в нем выходили на площадь. Меня усадили на кожаный диван, в одно кресло сел Велькер, в другом устроился водитель.
Велькер, вежливым жестом указав на своего подчиненного, пояснил:
— Грегор Самарин — член нашей семьи. Он любит водить машину, и получается это у него гораздо лучше, чем у меня… — Заметив мой удивленный взгляд, Велькер повторил: — Да-да, Грегор любит ездить и хорошо водит, поэтому он и был тогда за рулем. Но это не входит в круг его обязанностей. Его обязанности скорее относятся к весьма ответственной, так сказать, практической сфере.
Велькер покосился на Самарина, словно желая заручиться его одобрением.
Самарин неторопливо кивнул. Ему было лет пятьдесят с небольшим. Массивная голова, немного покатый лоб, бледно-голубые глаза навыкате, коротко стриженные светлые волосы. Он сидел с самоуверенным видом, широко расставив ноги.
Велькер молчал. Сначала я решил, что он обдумывает следующую фразу, но потом спросил себя, не пытается ли он своим молчанием подать мне некий знак. Но какой? Или же он хотел дать мне возможность сориентироваться, почувствовать атмосферу, оценить Грегора Самарина и его самого? Здороваясь, приглашая в свой кабинет, усаживая меня на диван, он продемонстрировал внимание и такт, которые выглядели очень естественно, наверняка он гостеприимный хозяин, я вполне мог представить его участником дипломатического или академического приема. Может быть, его молчание — это особый стиль поведения, признак старой школы, хорошей семьи? Порода чувствовалась у него во всем: тонкие черты лица, живость, интеллект, прямая осанка, размеренные движения. Вместе с тем он был не чужд меланхолии; при встрече радостная улыбка осветила его лицо, но тут же на него набежала тень, и оно помрачнело. Впрочем, дело не только в меланхолии. Складка вокруг рта говорила о какой-то застарелой обиде, даже разочаровании, как будто судьба обманула его, лишив обещанного подарка.
— Скоро мы будем отмечать наш двухсотлетний юбилей, к этому торжественному событию отец хочет подготовить историю нашего банкирского дома. С некоторых пор, если позволяют дела, я вплотную над ней работаю, а так как мой дед занимался историческими исследованиями и оставил записки, то задача оказалась несложной, за исключением одного пункта. — Он помолчал, откинул со лба волосы и покосился на неподвижно сидящего Самарина. — В тысяча восемьсот семьдесят третьем году обвалились биржи Берлина и Вены. Депрессия продолжалась до тысяча восемьсот восьмидесятого года, достаточно долгий срок, чтобы частные банкирские дома оказались на грани гибели; наступило время акционерных банков и сберегательных касс. Некоторые пережившие депрессию частные банки превратились в акционерные общества, некоторые укрупнялись за счет слияния, некоторые капитулировали. Наш банк выстоял.
Он снова помолчал. Я уже давно не проявляю нетерпения. Не то что раньше. Хотя ненавижу, когда люди ходят вокруг да около.
— Наш банк удержался не только потому, что прадед и прапрадед, как и старики Веллеры, блестяще вели свои дела. С конца семидесятых годов у нас был негласный компаньон, который до начала Первой мировой войны внес в нашу кассу около полумиллиона. Вам может показаться, что это не так уж и много. А тогда это была огромная сумма. Считаю, что нельзя писать историю нашего дома, не упомянув о негласном компаньоне. Но… — на этот раз он сделал паузу ради драматического эффекта, — я не знаю, кто он такой. Отец понятия не имеет, дед в своих записках ничего не говорит, о нем не упоминается ни в одном документе.
— Совершенно негласный компаньон.
Велькер засмеялся и на мгновение стал похож на озорного мальчишку.
— Было бы здорово, если бы вы вернули ему голос.
— Вы хотите…
— Я хочу, чтобы вы выяснили, кто такой был этот негласный компаньон. Имя, годы жизни, профессию, семейное положение. Были ли у него дети? Вдруг в один прекрасный день ко мне заявится его правнук и потребует свою долю?
— Никаких документов о возвращении денег нет?
Он покачал головой:
— В записках деда после восемнадцатого года об этом вообще ни слова. Ни о том, вносил ли негласный компаньон еще деньги, ни о расчетах, ни об обратных выплатах. В какой-то момент сотрудничеству, по-видимому, пришел конец, и если серьезно, то я не слишком верю, что какой-то правнук действительно явится за своей долей. Тот, кто в восемнадцатом году вложил в наш банк солидную сумму, скорее всего, давно забрал эти деньги, вряд ли они ему с тех пор ни разу не понадобились самому.
— А почему вы не хотите нанять историка? Университеты каждый год выпускают сотни специалистов, которые не могут найти работу и с удовольствием займутся поисками пропавшего компаньона.
— Я уже пробовал нанять студентов-историков и вышедших на пенсию учителей истории. С нулевым результатом. После проведенных ими поисков я знал даже меньше, чем до их начала. Нет, — он покачал головой, — я сознательно выбрал вашу кандидатуру. В каком-то смысле и те и другие, историки и детективы, занимаются одним и тем же — докапываются до истины, только методы у вас совершенно разные. Вдруг ваш окажется более плодотворным, чем у историков? Уделите нам пару дней, присмотритесь, прислушайтесь, попробуйте разные подходы. Не выйдет так не выйдет. Как-нибудь это переживу. — Он взял со стола ручку и чековую книжку. — Какой аванс вам выписать?
Присмотреться и прислушаться, потратить на это несколько дней, — что ж, почему бы и нет, если он готов за это платить!
— Две тысячи. Я беру сотню за час плюс накладные расходы, в конце вы получите подробный финансовый отчет.
Он протянул мне чек и встал.
— Дайте о себе знать как можно скорее! Буду рад, если вы не ограничитесь звонком, а зайдете сами. Меня можно застать здесь в любое время дня.
Самарин спустился со мной по лестнице, мы прошли через зал с решетками. Когда остановились у ворот, он тронул меня за плечо: