Эф повернулся к тому мужчине, что был на откидном сиденье. Голова низко наклонена, правое плечо упирается в перегородку. Ремни безопасности висели свободно.
– Почему он не пристегнут? – вслух спросил себя Гудуэдер.
– Эф, – позвала Нора, – ты в кабине пилотов? Я иду к тебе.
Эф посмотрел на серебряную булавку для галстука с логотипом «Реджис эйрлайнс», прочитал фамилию на нагрудной планке: «РЕДФЕРН». Гудуэдер опустился перед мужчиной на колено, прижал к его вискам пальцы в толстых перчатках, чтобы поднять голову. Глаза мужчины были открыты и смотрели вниз. Эф проверил зрачки, и ему показалось, будто он что-то увидел. Некое мерцание. Эф пригляделся. Внезапно капитан Редферн содрогнулся всем телом и застонал.
Эф отпрянул и с грохотом повалился спиной на панель управления между креслами пилотов. Тело второго пилота съехало на него. Эф на мгновение застыл, придавленный обмякшим мертвецом, а затем резко оттолкнул труп.
– Эф? – резко позвал Джим.
– Эф, что случилось? – В голосе Норы послышались панические нотки.
Эф и сам был на грани паники. Ужас вселил в него силы. Он вернул мертвеца в кресло и поднялся на ноги.
– Эф, ты в порядке? – спросила Нора.
Гудуэдер посмотрел на капитана Редферна, уже сползшего на пол. Глаза его оставались открытыми, взгляд был по-прежнему пуст, зато горло ходило ходуном, а рот дергался, словно хватая воздух.
Эф не мог прийти в себя от изумления.
– У нас выживший, – прошептал он.
– Что? – не поняла Нора.
– В кабине экипажа один человек жив. Джим, нам нужна спасательная капсула. Пусть ее доставят прямо к крылу. Нора? – Эф говорил быстро, не сводя глаз с корчащегося на полу пилота. – Мы должны осмотреть весь самолет, пассажира за пассажиром.
Старик стоял в одиночестве посреди захламленного ломбарда на Восточной 118-й улице в Испанском Гарлеме. Уже час как он закрыл свое заведение, желудок его урчал, однако старику не хотелось подниматься наверх. Он уже опустил щиты на окна и двери: дом прикрыл свои стальные веки. Улицы теперь принадлежали людям ночи. По вечерам выходить наружу не следовало.
Старик подошел к длинному ряду реостатов позади его конторки и одну за другой притушил лампы. Он пребывал в элегическом настроении. Осмотрел свою лавку, скользнул взглядом по витринам из хромированного металла и стекла. Множество наручных часов (выставленных, конечно же, не на бархате, а на фетре)… Отполированные серебряные вещицы (от них никак не удавалось избавиться)… Золотые украшения с бриллиантами… Наборы чайной посуды… Кожаные куртки… Меховые вещи, небесспорные в наше время… Новые музыкальные плееры (эти уходили быстро, а вот радиоприемники и телевизоры он больше не брал)… Еще тут были настоящие сокровища: два прекрасных антикварных несгораемых шкафа (выстланных внутри асбестом, ну и что? ведь не есть же с них); видеомагнитофон «Квазар» образца 1970-х годов, выполненный из дерева и стали, размером с добрый чемодан; древний шестнадцатимиллиметровый кинопроектор…
Но, конечно, хватало и барахла, которое оборачивалось медленно. Ломбард – это в чем-то базар, в чем-то музей, но в чем-то и хранилище реликвий местных жителей. Хозяин ломбарда предоставляет услуги, которые больше ни у кого не сыщешь. Он – банкир бедняков. Порой к нему приходят люди, чтобы занять двадцать пять долларов, и не нужно никакой кредитной истории, никакой справки с места работы, никаких рекомендательных писем. А во времена экономической рецессии двадцать пять долларов для многих – серьезные деньги. Двадцать пять долларов означают сон в ночлежке, а не на улице. Двадцать пять долларов означают лекарство, которое может спасти жизнь. И пока у мужчины или женщины остается что-то ценное, остается что-то такое, что можно заложить, этот мужчина или эта женщина всегда могут выйти из его лавки с деньгами в руках. Вот и чудненько.
Тяжело ступая, Сетракян стал подниматься по лестнице, на ходу продолжая гасить свет. Он был счастлив, что стал владельцем этого дома, – Сетракян купил его в начале 1970-х за семь долларов с мелочью. Ну хорошо, может, и не за такие маленькие деньги, но и не за слишком-то большие. В те времена сжигали дома, чтобы погреться. «Лавка древностей и ломбард Никербокера» (название досталось вместе с заведением) всегда была для Сетракяна не столько средством обогащения, сколько точкой проникновения в доинтернетовское пространство, потайным ходом, ведущим к подземному рынку великого города, расположенного на перекрестке всех дорог, – волшебному рынку, предназначенному для людей, которые интересуются инструментами, изделиями, диковинами и тайнами Старого света.
Тридцать пять лет он день за днем проводил в лавке, ожесточенно торгуясь из-за цены каждого дешевого украшения, а ночь за ночью копил орудия и вооружения. Тридцать пять лет он ждал своего часа, готовился и собирался с силами. А теперь его время истекало.
У двери он коснулся мезузы [20] и, прежде чем войти, поцеловал подушечки своих кривых, сморщенных пальцев. В коридоре стояло старинное зеркало, настолько поблекшее и исцарапанное, что Сетракяну приходилось вытягивать шею, дабы найти пятачок, в котором он мог разглядеть свое отражение. Белые, как алебастр, волосы далеко отступили от морщинистого лба, но были все еще густы – они волной падали позади ушей на спину, и их давно требовалось подкоротить. Его лицо словно бы удлинялось: подбородок, подглазья, мочки ушей тянулись вниз, уступая известной бандитской силе – силе тяжести. Кисти рук, переломанные и неправильно сросшиеся много десятилетий назад, теперь, под действием артрита, и вовсе превратились в когтистые птичьи лапы, и Сетракян, скрывая их от чужих глаз, постоянно носил шерстяные перчатки с отрезанными кончиками пальцев. Однако за внешностью этой человеческой развалины таились сила и выдержка. Мужество. Юношеский пыл. Воля.
Откуда же брал начало столь неистребимый источник вечной молодости? Секрет прост.
Началом была – месть.
Много лет назад в Варшаве, а потом в Будапеште жил человек по имени Авраам Сетракян. Он был известным ученым, профессором восточноевропейской литературы и фольклора. Этот человек пережил холокост, пережил скандал, вызванный женитьбой на студентке. Он много чего пережил, потому что предмет его исследований заводил ученого в самые темные уголки мира.
Теперь же это был старый владелец ломбарда в Америке, которого преследовало одно не доведенное им до конца дело.
У него оставалось немного супа – очень вкусного куриного супа с креплах [21] и яичной лапшой, который один из регулярных посетителей не поленился привезти ему из самого ресторана Либмана в Бронксе. Сетракян поставил миску в микроволновку, скрюченными пальцами не без труда ослабил узел галстука. Дождавшись звоночка микроволновки, он отнес горячую миску на стол. Вытащил из кольца льняную салфетку (бумажные ни в коем случае!), плотно заткнул за воротник.