Лишь тот мужчина – единственный из всех стоявших перед микрофонами, – похоже, понимал, что неисправный самолет, полный мертвых пассажиров, это лишь начало.
Гудуотер?
Вроде он был из Центра по контролю заболеваний. Того, что в Атланте. Сетракян не мог знать наверняка, но чувствовал: этот мужчина – его шанс. Возможно, единственный.
«Четверо выживших…» Если бы они только знали…
Авраам вновь уставился на черный сияющий диск в небе. Словно смотришь в глаз, пораженный катарактой.
Словно смотришь в будущее…
Вертолет приземлился на крыше манхэттенской штаб-квартиры «Стоунхарт-груп» – здания из черной стали и стекла в сердце Уолл-стрит. Верхние три этажа занимала личная резиденция Элдрича Палмера – королевский пентхаус, где полы были из оникса, на столах стояли скульптуры Брынкуши, [36] а стены оклеены обоями с дизайном Фрэнсиса Бэкона. [37]
Палмер сидел один в телевизионной комнате. Все шторы были опущены. В этом помещении, так же как в его доме в Дарк-Харбор, и в кабине его личного медицинского вертолета, температура воздуха составляла ровно семнадцать градусов Цельсия. С 72-дюймового экрана на него пялился раскаленный дочерна зрачок с огненно-красным ободком в окружении ослепительно-белых языков света.
Палмер мог бы выйти на улицу. В конце концов, сегодня для него было достаточно прохладно. Он мог бы подняться на крышу, чтобы наблюдать затмение там. Но техника позволяла ему приблизить картинку – не картинку тени, отбрасываемой на землю, но картинку Солнца, подчинившегося Луне, – а это зрелище было для него сладостной прелюдией к полному разорению мира. Палмер знал, что его пребывание на Манхэттене будет кратковременным. Скоро, весьма скоро посещение Нью-Йорка станет не столь уж приятным времяпрепровождением.
Он сделал несколько звонков, осторожно переговорил кое с кем по линии засекреченной связи. Его груз действительно прибыл, как он и ожидал.
Улыбаясь, Палмер вылез из инвалидного кресла и медленно, но уверенно направился к гигантскому экрану, будто это был и не экран вовсе, а портал, через который он намеревался пройти в другой мир. Подойдя вплотную, дотронулся до жидкокристаллической панели. Провел рукой по изображению злобного черного диска – жидкие пиксели как бактерии извивались под сморщенными подушечками пальцев. Словно бы его ладонь прошла насквозь и коснулась самого глаза смерти.
Это покрытие Солнца Луной было небесным извращением, нарушением естественного хода вещей. Холодный, мертвый камень свергал с престола живую, горящую звезду! Для Элдрича Палмера сей факт служил доказательством, что возможно все – абсолютно все! – даже величайшее предательство законов природы.
Из всех людей, наблюдавших в этот день затмение – вживую, или по телевизору, или на больших уличных экранах по всей планете, – Палмер был, пожалуй, единственным, кто болел за команду Луны.
Все, кто находился в кабине диспетчерской вышки, вознесенной над землей на стометровую высоту, увидели, что далеко на западе, за пределами великой лунной тени, по ту сторону границы тьмы разлился зловещий сумеречный свет, похожий на грозовой закат. Полутень Луны, озаренная пылающей фотосферой Солнца и потому более слабая, чем тень, окрасила далекое небо в желтое и оранжевое, словно там показался край огромной заживающей раны.
Стена света приближалась к Нью-Йорку, который пребывал в темноте уже четыре с половиной минуты.
– Надеть очки! – раздалась команда, и Джим Кент незамедлительно ее выполнил, с нетерпением дожидаясь возвращения солнечного света. Он огляделся, выискивая Эфа – всех участников пресс-конференции, включая губернатора и мэра, пригласили в кабину вышки, чтобы те могли спокойно полюбоваться затмением, – и, не найдя его, решил, что Гудуэдер под шумок ускользнул в ангар.
На самом деле Эф нашел вынужденному перерыву самое оптимальное применение, какое только мог придумать: едва исчезло Солнце, он плюхнулся на ближайший стул и погрузился в изучение пухлой стопки конструктивных схем, рисующих внутреннее устройство «Боинга-777».
Завершение затмения обернулось фантастическим зрелищем. По западному краю Луны пошли ослепительные всполохи, которые, разрывая тьму, слились в бусинку нестерпимого солнечного света – словно бы на серебряном кольце Луны засиял невиданной яркости бриллиант. Но за эту красоту пришлось заплатить немалую цену. Несмотря на энергичную кампанию правительственных служб по защите зрения граждан во время небесного события, более двухсот семидесяти жителей Нью-Йорка, в том числе девяносто три ребенка, ослепли, наблюдая волнующую картину возвращения Солнца: они не позаботились предохранить глаза. На сетчатке нет болевых рецепторов, и поражаемые слепотой люди не осознавали, что расстаются со зрением, пока не становилось слишком поздно.
Бриллиантовая часть кольца медленно расширялась, превращаясь в целую россыпь драгоценных камней, известную как «четки Бейли»; [38] потом эти «камушки» слились воедино, и заново рожденный серп Солнца принялся выталкивать Луну с незаконно занятой ею территории.
На земле вновь зазмеились тени – они мерцали как вызванные из небытия духи, возвещающие переход из одной формы существования в другую.
По мере возвращения естественного света ликование людей принимало просто эпический размах. Все кричали, обнимались, повсюду гремели аплодисменты. Город огласили автомобильные гудки. На стадионе «Янки» из мощных динамиков лился голос Кэти Смит. [39]
Полтора часа спустя Луна полностью сошла с тропы Солнца, и покрытие закончилось. По большому счету, ничего особенного не произошло: в небесах ничего не изменилось и ничто не пострадало; ничего не случилось и на земле, разве что по северо-восточной части США ясным днем несколько минут скользила тень. Даже в Нью-Йорке, едва закончилось пиротехническое шоу, люди мгновенно вернулись к повседневным делам; а те, кого зрелище застало в дороге, быстро переключились с ужаса закончившегося затмения на кошмар начавшихся пробок. Разумеется, захватывающий небесный феномен не мог не оставить отпечатка тревоги и благоговения во всех пяти районах огромной метрополии. [40] Однако Нью-Йорк есть Нью-Йорк: если шоу закончилось – значит, так тому и быть.