Рычу от бешенства. Одним безумным прыжком выхожу на дистанцию удара и вбиваю навершие посоха в висок мечника, почти закончившего удар.
«Всплеск» получается на славу – голова воина лопается, как гнилой орех, а меч врубается не в шею его противника, а в стену…
…Копьеносец быстр. Даже очень – скручивается в движении, чем-то похожем на «Смерч» из танца Ветра, с легкостью уходит от моего «Хлыста» и колет «Пикой» под мою правую подмышку.
Достает. Почти. Ибо вместо того, чтобы закончить «Хлыст» отводом, я чуть заметно «валюсь» вправо, резко сдвигаю левую руку в сторону, и навершие моего посоха дробит нижнюю челюсть противника, разом стирая с его лица самодовольную ухмылку.
«Укол», «Жало», «Перебор» – копейщик, лишившийся глаза, с проломленным горлом и перебитыми коленями, начинает клониться влево-назад, а я, закручиваясь в том самом «Смерче», обрушиваю «Падающий лист» на затылок воина с клевцом…
– У-уэй, ашер… – выдыхает хейсар, вытирая окровавленное лицо, и взглядом показывает мне на свое плечо: – Привяжи мне руку к телу и пошли за адваром…
Последнее слово слышу как в тумане: подкатившая к горлу тошнота сопровождается нешуточной вспышкой слабости. Однако, когда приступ отпускает, разворачиваюсь к пылающему постоялому двору и сглатываю:
– Он там?
– Через белую дверь не выходил…
Хватаю парня за загривок, не обращая внимания на гневные хрипы, дотаскиваю его до дверей кузницы, вталкиваю внутрь и показываю на перевернутый чан, из-под которого торчит уголок одеяла:
– Тут – моя жена! Отойдешь хоть на шаг…
Дальше не продолжаю – Максуд чиркает Волчьим Клыком по предплечью перебитой руки, рычит: «Моя жизнь – ее жизнь! Кровь от крови твоей, Барс!» и толкает меня в грудь – «иди!»…
…Пламя, охватившее «Берлогу», уже не гудит – ревет. А жар от него так силен, что я, стоя в двадцати локтях от него, чувствую, как сгорают остатки бороды, усов и бровей. Роняю посох, сдвигаю чекан чуть правее, закрываю лицо левым локтем и, сорвавшись с места, бегу к белой двери.
Семь или восемь шагов – и мир снова расцветает всеми оттенками красного, желтого и белого. Но тут же гаснет. Хотя и не совсем – даже через плотно зажмуренные глаза я вижу ярко-алые языки пламени, тянущиеся ко мне со стен и потолка, бело-оранжевые искры, кружащиеся перед лицом, и желтый ковер от горящего масла под ногами.
Лестницу, ведущую на второй этаж, нахожу на ощупь. Взбегаю по ней так, как будто за мной гонится стая оголодавших волков, приоткрываю глаза и с трудом сдерживаю рвущийся наружу крик: четверо парней, тех самых, которые показались мне похожими на Серых, не обращая внимания на огонь, с хеканьем вбивают здоровенный брус в нашу с Мэй дверь!!!
Дымящаяся рукоять чекана впрыгивает в руку сама. А через миг его клюв, закрутив пламя над моей головой двумя безумно красивыми смерчами, втыкается в темя того, кто стоит ко мне спиной…
…Чтобы выломать дверь в комнату короля Неддара… Нет, не так: чтобы поднять с пола брус, донести его до нужной двери и ударить, мне требуется третье Благословение. А еще – пристальный взгляд [194] самого Двуликого: маленькая потеря равновесия во время размаха ведет меня в сторону, и торец бруса, попав чуть ниже того места, куда я целился, невесть как берет и выламывает весь нижний щит [195] . Само собой, дальше я не долблю – роняю брус, падаю на колено, дотягиваюсь до засова и, сдвинув его в сторону, рву створку на себя.
Пламя, окружающее меня со всех сторон, радостно прыгает в комнату и негодующе стонет: горящее масло, растекшееся по полу, уже пожирает все, до чего дотягивается. И не собирается делиться добычей с кем бы то ни было: стол со стоящей на нем посудой пылает небольшим костром, но еще стоит. Четыре костра поменьше – резные стулья с тонкими ножками, расставленные вокруг него, – уже клонятся в разные стороны и вот-вот должны прогореть. Центр здоровенной кровати еще не занялся, зато все четыре столба, поддерживающие балдахин, уже пышут жаром, как факелы, вместе с соединяющей их тканью.
Тут я вижу Неддара, лежащего в центре кровати и прикрывающего лицо рукой, и на миг немею от бешенства: вместо того, чтобы пытаться выбраться из горящего здания самому и помочь выбраться другим, Вейнарский Лев ждет помощи телохранителей!!!
Сплевываю себе под ноги, пинком отбрасываю в сторону ближайший стул, затем замечаю на груди Неддара горящий шнур от балдахина и срываюсь с места: король тоже ОПОЕН! И не чувствует ни боли, ни жара!!!
Отбрасываю в сторону шнур, срываю с Латирдана тлеющее одеяло и на миг замираю в неподвижности: за королем, сжавшись в комочек, лежит леди Амалия. Удивление по поводу того, что они легли спать одетыми, скользит по краю сознания и куда-то пропадает: их – двое. Значит, после того как я вынесу Неддара, мне придется вернуться!
Скриплю зубами, заматываю его величество в простыню, забрасываю на плечо, выпрямляюсь и… замираю на месте: очень хорошо знакомое потрескивание, доносящееся сверху, говорит о том, что дом вот-вот сложится, похоронив в огне всех, кто в нем остается!
…Леди Амалия даже легче, чем Мэй. Но когда я взваливаю на себя и ее, и короля, у меня начинают трястись колени, а тошнота от слишком долгого Благословения становится такой сильной, что я чуть было не возвращаю девушку обратно на кровать.
Чуть было. Но не возвращаю, так как вижу, как один из языков пламени лижет то место, где она только что лежала, тут же вспоминаю лица мамы и Ларки в тот момент, когда они сгорали на погребальном костре, и ору на всю округу:
– Нет!!! Я их тебе не отдам!!!
Пламя усмехается и отвешивает мне пощечину. А потом трещит перекрытиями:
– Все равно возьму… И их, и тебя…
Дальнейшее помню урывками: закрытые на засов ставни, между которыми то и дело проскальзывают язычки буйствующего снаружи огня… Безумно долгое стояние на месте, во время которого я пытаюсь понять, как открыть окно, не опуская короля и леди Амалию… Мотающиеся вправо-влево огненные стены в коридоре… Алый провал на месте лестницы… Мириады искр, взвивающиеся вокруг меня… Хрип Неддара… Высверк клинка навстречу… Начало очередного «Элмао-коити-нарр», косые полосы перед глазами, свое падение навзничь и тишину…
…Пробуждение было жутким: сначала меня сложило в приступе кашля, раздирающего грудь и выжигающего глотку. Затем я почувствовал жар сгорающей в огне кожи, омерзительный смрад, одновременно напоминающий запахи, царящие в кожевенных слободах и на скотомогильнике.
Наконец удалось приподнять веки. М-да, лучше бы я этого не делал: по глазам стегануло болью, причем такой сильной, что я был вынужден зажмуриться.
После второй попытки к рези и всему, что я до этого испытывал, добавилось головокружение, тошнота и безумная слабость во всем теле. Впрочем, что-то я все-таки увидел: светлое пятно там, где должно было быть небо, и размазанный силуэт, напоминающий склоненного надо мной человека, справа.