– Убери руки и разведи колени…
Предплечье, прикрывающее грудь, дрогнуло и опустилось на живот. А ладошка, пытающаяся не дать Ансельму увидеть девичье лоно, так и осталась на месте!
– Убери руку и разведи колени… – пожирая взглядом темные волоски, выбивающиеся между белоснежными пальчиками послушницы, рыкнул он и мысленно взмолился всем Богам сразу, чтобы она этого не делала.
Боги смотрели на него – услышав в его голосе нотки приближающегося безумия, девица испуганно вытаращила глаза, уперлась свободной рукой в ложе и начала медленно отползать к изголовью!!!
Сутана оказалась на полу сама собой. Нижняя рубашка, поддетая под нее вместо власяницы, – тоже. Колено уперлось в край ложа, пальцы рук сомкнулись на щиколотках и рванули легонькое тело девицы на себя:
– Ку-уда?!
– Н-не надо!!! – ломая наложенные «рамки», пролепетала послушница, уперлась обеими руками в грудь нависшего над ней Ансельма и попробовала его оттолкнуть.
Ха!!! Безумная волна желания, поднявшаяся из чресел, ударила в голову и на мгновение остановила время – за один-единственный миг глава Ордена Вседержителя увидел крошечный шрамик на левой брови Тиараны, тоненькую «паутину» [216] на чересчур полной для нее груди, родинку чуть ниже пупка, две царапинки на левом бедре и пару отдающих желтизной синяков на правой голени.
– Будешь трепыхаться – сделаю больно… – донеслось откуда-то со стороны, затем алые губки послушницы метнулись в лицо, и Ансельм с наслаждением принюхался к их аромату.
Запаха мяты [217] не чувствовалось. Аромата жухлой травы – тоже: от послушницы веяло дорогими притираниями, медом и чистой, здоровой кожей.
«Не несушка…» – подумал он и мысленно усмехнулся, ощутив, что думает об этом с сожалением.
– Н-не надо! Я очень прошу!!! – словно дождавшись этого момента, выдохнула девица, попробовала выскользнуть из-под Ансельма и тем самым стронула с места остановившуюся было лавину безумия…
…Черные простыни. Белое тело. Алые пятна крови на разбитых губах, подбородке, животе, лоне и бедрах. Запахи той же крови, пота, страсти и ненароком пролитого вина. Слезы, катящиеся по щекам Тиараны. Ее стоны и вскрики. Хриплое дыхание самого Ансельма, доносящееся словно издалека, – все это, вместе взятое, пьянило сильнее любого белогорского [218] . И дарило больше желания, чем полный кувшин отвара страстоцвета! [219]
– Скажи «нет»! – изредка просил он. И, дождавшись полного муки выдоха, ощущал себя Зверем. Таким же могучим и неудержимым, как кобель аталора, охраняющий ворота Обители.
– Скажи «не надо»! – требовал он, вглядывался в движения окровавленных губ и с новыми силами врывался в пылающее огнем лоно.
– Скажи «я больше не могу»! – рычал он, вслушивался в истошный крик, вырывающийся из груди девицы, и содрогался от совершенно безумных по остроте Касаний Эйдилии.
Время… времени не было. Вообще: был он и она. А еще Страсть. Жаркая, как солнце в середине травника.
Видимо, поэтому, почувствовав прикосновение пальцев к шее, он зажмурился от наслаждения, с силой подал таз вперед и почувствовал, что снова возносится в чертоги к Богине Любви.
– О-о-о!!! – хрипло взвыл он, приоткрыл веки и… вытаращил глаза: его ложе и распластанная на нем Тиарана на самом деле удалялись. Но не вниз, а куда-то в сторону!
Страшный удар по спине и затылку, на мгновение выбивший из него дух, вернул способность соображать. И словно вырвал из полумрака две рослые фигуры в чем-то, похожем на хейсарское ара’д’ори.
Тело, все еще содрогающееся от очередного Касания, не отреагировало никак. А разум… разум, в мгновение ока сбросивший с себя оковы сладкой неги, заставил открыть рот и помог выдохнуть целый слог:
– Ра…
Вторую половину имени телохранителя, который должен был стоять за дверями опочивальни, проорать не получилось – кулак третьей тени, возникшей из темноты слева от Ансельма, впечатался в нижнюю челюсть и свернул ее набок!
Левая рука монаха уперлась в пол. За ней – правая. А вот подтянуть ноги и прыгнуть к стойке с оружием ему не удалось – одна из двух теней, стоящих рядом с ложем, перетекла поближе и неимоверно быстрым движением вбила пятку в колено Ансельма!
Хрустнуло. Потом еще и еще. Боль, рвущая на части челюсть, рванулась вниз и ударила в оба колена и левую стопу.
– Теперь не побегает, ашер… – хохотнули над головой, затем в лицо бросилось что-то темное – и мир погас…
…Сознание вернулось как-то сразу. И не насовсем, а на миг – ударило в сломанную челюсть, прыгнуло в стопу, а затем выжгло разум жутким ударом в оба колена.
Второе возвращение в тело получилось чуть длиннее – Ансельм почувствовал не только боль, но и успел испугаться силе и яркости боли, ударившей по глазам.
Третье принесло запахи – лошадиного пота и почему-то леса, четвертое – если оно и было – он не запомнил, а когда открыл глаза в пятом, понял, что лежит на мокрой траве около пылающего костра, и застонал.
Зря – его сердце, колотящееся, как язык тревожного колокола, не ударило и десятка раз, как перед его носом сгустилось темное пятно.
– Ансельм ти-аро Наргиаз? – поинтересовался чей-то голос.
Титулом, полученным по праву рождения, Ансельма не называли лиственей тридцать пять, поэтому он слегка опешил. И тем самым разозлил вопрошающего.
Кивнуть получилось через вечность, когда чуть ослабла боль, вызванная новым ударом в сломанную челюсть.
– Замечательно! А я – Вага Крыло Бури из рода Аттарк…
Глава Ордена Вседержителя обреченно закрыл глаза и тут же взвыл от очередной вспышки боли – пальцы хейсара оттянули правое веко, а короткий, но от этого не менее острый Волчий Клык отсек его к Двуликому!!!
– Не прячь взгляд, я еще не договорил… – рявкнул горец, сделал короткую паузу и тут же продолжил. Тоном, в котором не было никаких признаков ненависти или злости: – Ты забрал у меня жену. Я заберу у тебя жизнь…
– Я котоф сафласись са ее шиснь сысясу ше’ткоф… – стараясь не шевелить ни сломанной челюстью, ни распухшим и поэтому не слушающимся языком, полусказал-полупромычал Ансельм.
Как ни странно, хейсар понял: склонился чуть пониже и усмехнулся ему в лицо:
– Мы, хейсары, не торгуем своими близкими…