— Твоя рука — тверда, как слезы Эйдилии [76] , а взор остер, как взор орла… — стараясь следовать советам Ваги как можно точнее, «приветливо» улыбнулась я. — Но для того, чтобы я услышала твою Песнь, умения разить птичек слишком мало…
Соперники Итлара увидели в моем ответе завуалированную издевку и расхохотались. Он — почему‑то обрадовался:
— Труден путь к вершине Ан’гри [77] , но первый шаг я уже сделал… Пройдет несколько десниц — и к моим ногам падет весь Горгот!
— Зачем тебе весь Горгот, Сокол? — выгнув бровь, ехидно поинтересовался Даратар Полуночник. — Неужели тебе мало одной леди Мэйнарии?
— Чтобы бросить его к ее ногам!!! — выкрутился воин. И встревоженно посмотрел на меня.
Я сделала вид, что не поняла двусмысленности его ответа и снова улыбнулась. Зря — моя улыбка не только обрадовала Сокола, но и раззадорила остальных.
— Весь Горгот в ногах — это же ни сесть, ни лечь… — хмыкнул Унгар Ночная Тишь. — Знаешь, Вечность, проведенная стоя, — не лучшее будущее для э’но’ситэ!
— Я буду носить ее на руках!
— Всю Вечность? А как же свежая дичь? — захлопал ресницами Медвежья Лапа. — Или ты собираешься отрастить себе еще пару рук?
Поняв, что хейсары опять завелись и не успокоятся, даже если на нас нападут лесовики, я натянула поводья и решительно направила кобылку к опушке.
У женихов тут же испортилось настроение — как же, я собиралась отойти по нужде в сопровождении Крома!
Конечно же, задергались не только они — Тиль пришпорила своего жеребца и, поравнявшись со мной, поинтересовалась, нет ли у меня желания прогуляться вместе с ней, Этерия Кейвази демонстративно нахмурила брови, а Вага Крыло Бури нервно стиснул рукоять Волчьего Клыка.
Реакцию двух последних я, по своему обыкновению, не заметила, а Тиль отказала, сказав, что один спутник у меня уже есть.
Пока хейсарка переваривала ответ, кобылка довезла меня до деревьев и остановилась. Я спешилась, набросила повод на ближайшую ветку, дождалась, пока Кром достанет из чересседельных сумок флягу с водой, и следом за ним нырнула в царство тени.
В лесу было тихо и прохладно. А еще пахло прелой листвой и какими‑то ягодами. Настроение тут же скакнуло вверх, и я довольно заулыбалась.
В отличие от меня, Крому было не до улыбок — будь его воля, он оставил бы меня с Тиль. Естественно, после того, как убедился бы в том, что мне ничего не угрожает.
Полюбовавшись на его мрачный оскал, я дождалась, пока он найдет для меня подходящее место и повернется ко мне спиной, подошла к нему вплотную и ехидно хихикнула.
— Опять? — развернувшись на месте и укоризненно уставившись мне в глаза, спросил он.
Я довольно мотнула головой, шагнула к нему навстречу, спрятала лицо на его груди и чуть не заплакала, когда он отстранился:
— Мэй, так нельзя…
— Мне до смерти надоела стрельба по всему, что бегает и летает, комплименты, лесть, воинственные вопли и безостановочная болтовня… — с трудом сдерживая слезы, выдохнула я. — Я хочу… э — э-э… тишины!
— И поэтому ты сбегаешь в лес? — явно поняв, что хочу я никакой не тишины, а возможности побыть с ним наедине, вздохнул Кром.
— Да: после каждой такой остановки они по полчаса молчат!
Он поскреб пальцами шрам на щеке и развел руками — мол, вот она, тишина. Радуйся!
Радоваться в одиночку я не собиралась, поэтому сделала еще один шаг вперед и попросила:
— Обними меня, пожалуйста!
— Мэй!!!
— Что — «Мэй»? — воскликнула я, вцепилась в его нагрудник и встала на цыпочки: — Посмотри мне в глаза! Неужели ты не видишь, что мы — две половинки одного целого? Что я готова на все, лишь бы ты был со мной?! Что в моем сердце нет места ни для каких женихов?!
Кром скрипнул зубами, зачем‑то посмотрел в сторону дороги и опустил взгляд:
— Нам пора… Давай поговорим об этом вечером?
Я обрадованно кивнула, потянулась к его щеке, чтобы коснуться ее губами, и, конечно же, промахнулась — он без особого труда выскользнул из моего захвата и спрятался за дерево!
Мне стало смешно и приятно — я видела, как он смотрел на мои губы перед тем, как увернуться.
Поэтому я раскинула руки, уставилась на клочок синего неба над головой и закрутилась в безумном танце…
…Следующие несколько часов я тихо сходила с ума, не замечая ни стремительно темнеющего неба, ни перешептываний Тиль и ее подруги Сати, ни мрачных взглядов Ваги и женихов: Кром ехал совсем рядом, стремя в стремя, и я умирала от желания прикоснуться коленом к его колену.
Нет, смотреть на него я себе не позволяла: слушала рассуждения леди Этерии о куртуазной поэзии Белогорья и, кажется, даже высказывала свое мнение. Но при этом видела перед собой лицо Крома, раз за разом мысленно повторяла его слова «мы поговорим об этом вечером…» и представляла себе этот разговор.
Хотя нет, не разговор, а взгляды. Его взгляды: самый первый, в котором должна была плескаться боль напополам с решимостью следовать своему Пути. Второй, который должен был появиться в середине разговора, — с постепенно разгорающимися искорками сомнения и робкой надеждой. И, конечно же, последний — полный чистой, незамутненной радости, нежной любви и безумного желания.
Последний волновал сильнее всего. И одновременно пугал до дрожи в коленях: стоило представить себе таинственный полумрак комнаты на постоялом дворе, ослепительно — белые простыни и Крома, лежащего рядом, как я напрочь переставала соображать! В прямом смысле этого слова: у меня пересыхало во рту, екало сердце, а в животе появлялось ощущение, будто в нем натягивается безумно тугая струна!
Тут я останавливалась и пыталась вернуться к самому началу разговора. Чтобы не представлять того, что может случиться дальше. Тогда, когда он смирится с неизбежным и примет мое Слово…
…Начавшийся дождик добавил моему сумасшествию еще немного остроты — я начала представлять, как Кром стягивает с меня липнущее к телу мокрое белье, как ненароком прикасается пальцами к моей коже, а потом безумно долго слизывает огромные прозрачные капли с моей обнаженной груди.
Картинка из двенадцатой главы «Тайн дворцовых альковов» возникала перед моим внутренним взором как живая. Только не сбоку, как в свитке, а со стороны моего лица: я — в нежно — розовой нижней рубашке, разорванной до живота, — лежала на горе разноцветных подушек, почти касаясь груди кусочком тающего льда. Кром — в полурасстегнутом камзоле с белоснежным воротником и обшлагами рукавов — клонился к моему соску, на котором ослепительно блестела восхитительно красивая капля.