– Это тебя не оправдывает. Если женская сущность открывается перед мужчиной вся, как на ладони, то это становится никому не интересно. Ты должна быта. загадочна и непредсказуема. Я же тебе сто раз говорила, что нельзя пускать мужчину в свою душу. Хотя бы потому, что он может в нее войти, позабыв снять свои грязные ботинки.
– Он разулся, – тихонько прокашлялась я.
– Неужели он такой чистоплотный?
– Он очень чистоплотный.
– А его жена тебе звонила?
– Больше ни разу.
– Хорошая у него жена.
– Хорошая?
– Не понравился мужик – хракс и член ему отрезала. Вот это женщина. Вот это хватка. Нам есть чему поучиться. Вернее тебе, а не мне. У меня с мужчинами вопрос закрыт.
– Почему?
– Потому что мне никогда уже не ходить. Всю свою оставшуюся жизнь я буду ездить на инвалидной коляске, а когда с меня снимут бинты, я буду уродиной, страшной, обгоревшей, сморщенной уродиной.
– Почему?! Может быть, ты мне все-таки расскажешь, что произошло?
– Да рассказывать-то особо нечего.
– Как это нечего?! Ты два месяца лежишь в больнице замотанная, словно кокон, и тебе нечего рассказывать?
– Я ведь тогда поехала к нему домой. Взяла с собой кассету.
– Ты поехала к нему домой?! – Я чуть было не свалилась со стула, но все же ухитрилась сохранить равновесие.
– А что тебя так удивляет?! Я же говорила с тобой об этом по телефону. Скажи, а почему ты не отнесла кассету в милицию утром, как мы с тобой договаривались?
– Потому что я подумать не могла, что ты поехала к режиссеру. Я у него была. А затем я поехала в «Парижскую жизнь».
– Ты у него была?!
– Была.
Обхватив колени руками, я рассказала Светке обо всем, что было той ночью на даче, со всеми подробностями и вытекающими отсюда последствиями.
– Ольгу жалко, – закончила я свой рассказ и достала из сумочки платок для того, чтобы вытереть свои слезы. – Она такая красивая…
– Ты лучше меня пожалей. Она счастливая.
– Счастливая?!
– Счастливая, потому что мертвая.
– Разве мертвый человек может быть счастливым?!
– Конечно.
– Почему?!
– Потому что она умерла и уже отмучилась.
А мне нужно продолжать жить. Получить инвалидность и как-то учиться жить… Если бы я тогда умерла, я бы тоже была счастливая… Знаешь, бывает в жизни такое, когда смерть является единственным спасением. Если я не смогла быть счастливой здесь, значит, я смогу быть счастливой там. Ты только не думай меня сдавать в дом инвалидов. Я тебе еще пригожусь.
– О чем ты говоришь…
– У меня еще есть слишком много дел. А затем, когда я отойду в иной мир, я обязательно найду себе какого-нибудь такого же инвалида, заверчу ему мозги и буду ездить с ним наперегонки на своей коляске.
– Что с тобой произошло?
– После того, как я тебе позвонила, я взяла такси и поехала к режиссеру. Доехала до его дома. Он открыл дверь и очень сильно занервничал. Как только я вошла в дом, он стал бить меня головой о стенку, а затем вытряхнул содержимое моей сумки на пол.
Увидев кассету он бросил ее в тлеющий камин, но я заявила ему, что это всего лишь копия, а оригинал находится у моего адвоката. Скорее всего, он не поверил в то, что я на что-то способна, и подумал, что я просто блефую. А затем он вызвал свою охрану и решил избавиться от меня навсегда.
– Каким образом?
– Двое здоровенных мордоворотов затолкали меня в машину и повезли в лес. Сначала они меня немного поломали.
– Как поломали?
– Ну, как ломают человека? Сначала поломали мне руки, затем ноги, а затем позвоночник.
Я почувствовала, как сильно у меня закружилась голова и поплыло перед глазами. Мне показалось, что еще несколько секунд, и я просто свалюсь со стула.
Светка посмотрела на меня своими воспаленными, до безобразия красными глазами и продолжила свой рассказ:
– А дальше я ничего не помню. Я потеряла сознание сразу, как только мне стали выворачивать позвонки. Говорят, что я чудом осталась жива. Просто чудом.
Уже в бессознательном состоянии меня посадили за руль какого то зачуханного «Запорожца», пристегнули ремнями и, облив «Запорожец» бензином, сбросили с обрыва. Говорят, что мне очень повезло… Повезло потому, что от взрыва я вылетела вместе с креслом.., и благо, что прямо в воду… Через несколько часов меня нашли рыбаки, но я уже почти не дышала. Я была в коме целый месяц, а еще один месяц приходила в себя.
Извини, но я не могла позвонить тебе раньше. Режиссер уверен, что меня больше нет. Он и подумать не может о том, что я осталась жива.
Я затряслась словно в лихорадке и произнесла будто в бреду:
– Бог мой, но это же так жестоко. Господи, как это жестоко… И сценарий у него один и тот же. Ведь Ольга Ястребова не разбивалась на машине, а пустила себе пулю в висок.
– Что-то у него с фантазией слабовато. Он, наверно, всех подряд так отправляет на тот свет: сажает в машины и сбрасывает с обрыва или в кювет. У него, наверно, именно такая техника отлажена. А ведь такой талантливый, творческий человек, мог бы придумать что-нибудь поинтереснее.
– Господи, а я ведь ему поверила. Я же так ему поверила…
– Я тебе всегда говорила, что мужикам верить нельзя.
– Ты бы видела, как он клялся… Он клялся женой, детьми, внуками… Это же грех. Так нельзя.
– У таких людей никогда нет ничего святого. Никогда. Если будет нужно, он перешагнет через родную мать.
– Он не раскололся даже тогда, когда рыл себе могилу.
– А как он должен был, по-твоему, расколоться?
Сказать, что он отправил меня на тот свет? В данной ситуации самое мудрое решение это молчать. Ловко же он тебя обманул своим молчанием.
– Если бы я только знала… Если бы…
– И что бы изменилось?
– Все. Я бы закопала его живьем в эту могилу; Я бы сделала все, чтобы он сдох! Я бы застрелила его собственноручно!
– Он нам нужен живой…
Я в упор посмотрела на забинтованную Светку и, заикаясь, спросила: