— Светлые боги, — вздохнул я, возведя очи горе. — Да какая тебе разница! Ну использовал я эту твою скинку, чтобы вылечить кого-то. Тебе-то что? Чего ты извелась? Нет, я понимаю, если бы я простуду каленым железом врачевал или перелом кувалдой правил, но подобная мелочь…
— Все так говорят — мелочь, — никак не успокаивалась смуглянка. — А в итоге от такого неквалифицированного лечения один вред. Ты вообще спину свою видел?
— А она-то тут при чем?
— А все при том!
— При чем «при том»?
— Вот только не прикидывайся дурачком. Ты, конечно, варвар, но такие вещи должен понимать.
— Я тебя сейчас вообще не понимаю.
— Пф, значит, действительно дурак. И все равно скинку так применять нельзя.
— Можно не перепрыгивать с темы на тему?
— А если бы у него от этой твоей забой-травы осложнения пошли? Но ты ведь об этом не подумал, куда тебе. Лишь бы саблями своими помахать. Мужлан!
— Хорошо, ладно. — Я опять вздохнул и потер переносицу. — Предположим, между спиной и скинкой есть хоть какая-то связь, но сабли-то зачем приплела?
— Ничего я не приплетала! — надулась Мия и, вздернув носик, отвернулась.
Боги! Вы слышите меня? Какую жертву вам надо принести, чтобы вы заставили меня забыть имперский и алиатский языки? Продолжая тяжко вздыхать, я вел за собой девушку, надеясь, что ее обида продлится дольше, чем полчаса, потому как потом она снова начнет меня учить. А еще говорят, что все высокородные хорошо воспитаны. То, как она себя ведет, и близко к воспитанию не лежало. Как же я ненавижу скулеж и нытье!
Солнце потихоньку клонилось к западу, стремясь поскорее спрятаться в волнах Закатного моря. Редкие лучи спешащего на покой светила падали на землю, проникая сквозь густой потолок листвы. Они походили на золотые столбы, щедро разливающие гордый металл по зеленому ковру. Можно было наблюдать, как мистично шелестит ветер, будто танцуя со светом. Он играет, дразнит его, то стремительно вороша кроны, создавая в лесу целое светопреставление, то затихает, скрывается где-то в небесной выси, давая солнцу возможность согреть живых существ. Но вскоре, собрав свои немалые силы, ветер вновь устремляется к одной лишь ему известной цели, руководствуясь лишь ему известными причинами. Чем-то мне это напоминает Принцесску: избалованная девица, считающая, что раз уж она что-то знает, то это истина в последней инстанции и сомнению не подлежит. Чувствуется, что когда через полгода (даже представить сложно этот срок — полгода!) я от нее избавлюсь, то принесу немалые жертвы Харте, как минимум золотой для нее отыщу.
— Я устала. — Не прошло и часа, как это чудо снова завело свою шарманку. — Давай отдохнем.
— Нет, — буркнул я. — Нам осталось совсем немного. Скоро уже деревня, там отдохнешь.
Девушка дернула меня за рукав, и я повернулся к ней. О темные боги, вот только мокрых глаз мне не хватало.
— Ты час назад говорил то же самое, и два часа, и три тоже!
— Если бы ты чуть быстрее шевелила ногами, уже давно бы пришли, — откровенно соврал я и дернул веревку, возобновляя ходьбу.
— У меня ноги болят, я больше не могу идти, — жалобно проговорила алиатка.
— Скажи это моим выброшенным сапогам.
— Давай остановимся. А потом продолжим путь. Сам же говоришь, что деревня уже близко. Час-другой ничего не изменят.
— Нам нужно попасть туда до темноты. Иначе закроют ворота и не пустят, а если будем настаивать, то собак натравят или камнями закидают.
— Как — собак? Почему не пустят? — искренне удивилась Мия.
— А с какой стати тебя должны пускать в деревню ночью? Что, народу делать больше нечего, кроме как мужиков из постели тягать, чтобы засов поднимали на воротах?
— Ну… ну… ну…
— «Ну-ну», — передразнил я ее. — Шевелись уже, если не хочешь опять на земле спать.
Девушка задохнулась от возмущения, а потом выпалила:
— Ты бесчувственный босой мужлан!
Тут уж я не вытерпел. Резко обернулся, и леди натолкнулась на меня. Я же только дернул веревку и вперился в ее кошачьи гляделки:
— А ты — избалованная смазливая девчонка! Только и слышу — «ох как мне плохо, ох как здесь скучно, ох где же мои слуги, ох как хорошо во дворце, ох сделай то, сделай се». Оглянись — ты в лесу, и единственная твоя надежда на возвращение домой — это презренная босота, осмелившаяся так неуважительно себя вести. Вот только ты сейчас беднее меня и выжить одна не сможешь, а значит, могла бы проявить хоть чуточку уважения. И если ты не заметила — ты и сама сейчас боса! — Я понимал, что наговорю сейчас много обидных вещей, но меня уже понесло, и забрало опустилось. — Бесконечное бла-бла-бла! И вот только попробуй сейчас зареветь. Клянусь богами старой и новой религий, я закопаю тебя в яму по голову и оставлю на суд лесной! А если до завтрашнего дня хоть слово обронишь, превращу в камень и закину в самый глубокий, темный, кишащий змеями и разными тварями провал!
Губы девушки уже дрожали, а на глаза навернулась предательская влага.
— Я тебя ненавижу! — выкрикнула она.
— Прекрасно! — гаркнул я. — Ненавидь в свое удовольствие, только заткнись и не мешай мне заниматься вопросами нашего выживания. Темные боги, ну почему я сразу в Рагос не свернул?
Скрипнув зубами от злости, я развернулся и дернул веревку. Настроение стремительно портилось. Но своего я добился. Исключая рваные, редкие сдерживаемые всхлипы где-то позади, больше ничто не раздражало слух. Возможно, многие из вас сейчас бросились бы утешать леди: в конце концов, она не виновата, что выросла такой, да и если сравнить ее со многими аристократками, то она еще держится молодцом. Мол, другие аристократки уже ревели бы навзрыд и рвали на себе волосы, одновременно с этим кусая локти, а она почти целый сезон держится. И все же, даже учитывая тот факт, что я был слишком резок и отчасти не прав, здравый смысл мне отшибло начисто и извиняться я не стану ни при каких обстоятельствах.
Через пару часов мы дошли до деревушки. Она стояла на широкой вырубке, и дальше виднелось поле, за которым, скорее всего, лежала дорога, достаточно широкая, чтобы по ней проехала повозка, но не подходящая для караванов, крупных торговцев и уж тем более военных отрядов. То, что нужно. Здесь можно пару дней передохнуть и купить самое важное. Вокруг поселения тянулся длинный, местами покрывшийся мхом и поросший ветвями частокол. Не особо высокий и уж точно непохожий на фортовую стену крупных поселков. При желании эти некогда массивные заточенные бревна можно пробить чуркой побольше. Но старосту деревушки под названием Хлебка это нисколько не волновало. В конце концов, ни один барон не захочет, чтобы дорога лишилась столь удобного перевалочного пункта. Да и частый путник оставит в трактире звонкую монетку. А крестьянин знай себе сеет, пашет да барщину соблюдает. Вот он, нехитрый закон тихой жизни на краю баронств.