– А какого хрена кровати расстелены?
– Все равно тут никого нет. Может, они здесь раньше валялись, а затем разбежались по другим комнатам. Они тут пили. Вон водочка стоит.
– Тогда давайте, пацаны, по рюмочке бахнем.
За упокой души.
– За упокой души! – хором проговорили остальные.
– Вот и правильно. Бутылочку уговорили.
Пить тут больше некому и не с кем.
Я отчетливо слушала удары своего сердца и панически боялась, что эти удары слышу не только я, но и те, кто находится в комнате. А еще я ощущала горячее дыхание Макса, чувствовала его губы и представляла, какие у него сейчас глаза.
Наверно, они были страшно обеспокоенные и глубоко несчастные. Слишком много испытаний выпало на нашу долю. Слишком… Больше, чем может вынести человек.
– – Ну чо, мужики, дело сделано. Хорошие были пацаны, но жадные. А на том свете деньги на хрен не нужны. Деньгами при жизни делиться нужно, а они не делились. Вы все пробили, в доме точно никого нет?
– Нет. Мы их пасли еще с того момента, когда они сюда ехали. Их было ровно семеро на трех машинах.
– Надо бы на всякий случай у машин колеса проколоть.
– Зачем? Тут ни единой души нет живой.
– Для собственного спокойствия.
– Ну, если есть такая необходимость, проколем.
– Необходимость всегда есть.
– Мужики, а может, дом обольем бензином и подожжем? – послышался другой полупьяный голос. – Дом деревянный, сгорит за считанные минуты, как свечка. Вот это будет точно для собственного успокоения. Пусть подумают, что после ночной пьянки один из них уснул с сигаретой во рту.
– Нет, этого мы делать не будем. Фишка именно в том, чтобы всех семерых нашли расстрелянными. Надо, чтобы другие, прежде чем деньги курковать, подумали, что за это могут приговорить.
Никому неповадно будет.
– Это ты верно говоришь. Подстроить пожар слишком обыденно. Спектакль с множественным убийством поинтереснее.
Как только бритоголовые молодчики ушли, я убрала со своего рта ладонь Макса и прошептала:
– Я чуть было не задохнулась.
– Не выдумывай. Я боялся, что ты закричишь.
– Я соображаю, когда можно кричать, а когда нет.
– Иногда ты вообще ничего не соображаешь.
Я понимала, что сейчас лучше не спорить и промолчать.
А дальше случилось то, к чему мы совершенно не были готовы. Я почувствовала запах гари и посмотрела на Макса.
– Что это?
– Дым…
– Я понимаю, а откуда он взялся?
– Если не ошибаюсь, нас все же подожгли…
– Как это?! Но ведь они говорили, что картинка с пожаром слишком обыденна! Что спектакль с семью убийствами намного интереснее…
– Значит, они передумали…
– Как это передумали?! Разве такие здоровые мужики могут что-либо передумать за несколько секунд?! Это же несерьезно!!!
– Серьезнее не бывает.
Я почувствовала, что у меня начали слезиться глаза, я закашлялась. Макс вытолкнул меня из-под кровати и подбежал к окну. Я лежала на полу, закрыла лицо руками.
– Нам нужно на воздух, – жалобно застонала я.
– Продержись еще минутку.
– Какую, к черту, минутку?!
– Они сейчас уедут. Уже подошли к машине.
Я села и, не отрывая рук от лица, замотала головой.
– Пока они будут собираться, мы сгорим заживо. У нас нет выхода. Нужно бежать отсюда к чертовой матери.
– Нас сразу расстреляют. Анечка, милая, ну потерпи еще капельку. Я конечно понимаю, что нет разницы, какую именно выбрать смерть – сгореть заживо или быть расстрелянными, но, по-моему, лучше всего остаться живыми. Они сейчас отъедут.
Раздался треск. Пламя ворвалось в нашу комнату.
– Анька, они отъехали! – закричал Макс и бросился ко мне.
– Уже поздно…
Я с трудом выговаривала слова, потому что в горле страшно першило. Головокружение и неимоверная слабость заставили меня вспомнить о том состоянии между жизнью и смертью, в котором я находилась совсем недавно. Макс поднял меня и хотел было подтолкнуть к выходу, но чудовищное пламя преградило нам дорогу.
– Макс, мы горим!!! – закричала я, стряхивая с себя язычки пламени.
Подбежав к горящей раме, Макс с грохотом выбил стекло, схватил меня и выбросил наружу. Я упала на сломанную ногу и заорала так, что сорвала голос. Ругаясь от боли отборным матом, я откатилась подальше от дома.
– Больно! Господи, как больно!
Увидев рядом с собой Макса, сдирающего с себя горящую простыню, я потеряла сознание…
Когда я очнулась, то увидела, что лежу неподалеку от догорающего дома совершенно голая, на коленях у Макса. С трудом разлепив обгорелые ресницы, я постаралась выдавить из себя улыбку и глухо произнесла:
– Привет.
– Привет.
– Макс, мы живы?
– Если ты еще говоришь, значит, мы живы.
С трудом приподнявшись, я села рядом с Максом и обреченным взглядом посмотрела на все, что осталось от дома.
– Хороший был дом. Гостеприимный.
– Это точно. Такой гостеприимный дом можно было увидеть только в глухом лесу за черт-те знает сколько километров от Москвы.
– Даже страшно подумать, что в этом доме семь трупов.
Макс гладил меня по голове и напряженно думал, посматривая на машину со спущенными колесами. Я уловила его взгляд:
– Макс, мало того что они сожгли дом, так еще и колеса прокололи. Опять мы остались и без пищи, и без колес.
– Главное, что мы живы.
Я истерично засмеялась и покрутила пальцем у виска.
– Макс, твой оптимизм меня настораживает.
На черта нужна такая жизнь – без надежды на спасение. Ты предлагаешь лечь на землю, обняться и медленно сдыхать?! Лучше бы мы сгорели в этом доме! Лучше бы мы сгорели!