Человек дышал редко и неглубоко, привычно экономя дыхательную смесь, хотя рядом с укрытием давно оборудовал хранилище, где лежали запасная дыхательная маска и контейнеры с дыхательной смесью.
Он не пользовался активными средствами маскировки, просто накинул на себя выцветшую дерюгу, на которую старательно нашивал и наклеивал обломки камней, кустики степной травы, натирал оранжевым степным песком, пока дерюга не стала выглядеть, как сама степь.
Он смотрел в сторону гор — туда, где уходила вверх узкая тропа. По тропе поднимались приземистые фигуры с непропорционально маленькими полукруглыми головами.
«Транспортные варианты „Гоплитов“, — думал человек и беззвучно хихикал. — Интересно, что это они там ищут. Ведь наверху нет ничего. Я был там сто раз. Я облазил там каждый камень, заглядывал в каждую трещину. Там только вычищенный много лет назад транспортный узел анубисов. Там только пустые залы и извилистые тоннели, из которых вынесли и вывезли все, вплоть до настенных панно. Что они там собираются искать?»
Идти за ними или подождать здесь? Он один. Его могут заметить? Мысли наблюдателя были простыми и короткими. Он давно прошел тот период, когда одиночество сводит с ума. Он стремился к одиночеству и достиг его. Ему нравились короткие и простые мысли. Ему нравилось ходить по степи и горам, забираться в леса, которые и в кошмарных снах не привиделись бы обычному человеку, и приносить в свой дом разные интересные вещи.
Эти вещи можно было гладить, трогать, обонять, исследовать, думать о том, что и для кого они могли значить. Вот тогда голова начинала кружиться от множества мыслей, образов, наплывающих один на другой, и рождались странные и дикие идеи, которые он записывал своим крупным неровным почерком на пластиковых страницах больших тетрадей.
Иногда к нему приходили сталкеры или биониты, которым нужен был ночлег и интересная компания, и разговаривали с ним, и показывали другие интересные вещи, о которых можно было интересно говорить. И люди изумлялись его странным озарениям и уходили, оставляя в благодарность за ночлег и идеи еду, дыхательную смесь и другие вещи, без которых сложно прожить в древнем аварийном модуле, служившем ему домом.
А еще человек любил наблюдать за теми, кто ходил по степи, горам и лесам. Он уходил далеко от своего дома и наблюдал, как проходят мимо него экспедиции и поисковые отряды, как рыщут безумно храбрые или просто безумные одиночки. Он видел, как садятся в глухих уголках серебристо-серые капли шаттлов, о которых никогда не сообщалось в официальных радиосводках.
Много странного, удивительного, ужасного и прекрасного доводилось видеть этому человеку, но редко он видел то, что показалось бы ему настолько интересным.
«Кажется, они тренируются», — наконец сделал он вывод. Кто-то тренируется перед экспедицией. Как здорово и интересно. Экспедиция — куда и зачем? Зачем готовиться в такой секретности? И кто это? Он был почти уверен, что видел характерные очертания симбота, принадлежавшего человеку по прозвищу Синеглазка. Наблюдатель многое знал об этом человеке, и то, что знал, ему совсем не нравилось.
Пожалуй, надо последить еще, решил наблюдатель.
Но он не пойдет за ними. Нет-нет. Он останется здесь, немного подремлет, экономя смесь, а потом подберется чуть ближе к скалам, куда ушла экспедиционная партия, и поищет другую позицию для наблюдения.
После возвращения из Армстронга я постарался как можно быстрее уйти на плоскость — не хотелось привлекать к себе лишнее внимание — и все равно меня узнавали, совершенно незнакомые люди подходили, жали руку, порывались угостить выпивкой. Несколько раз я натыкался на компании, крутившие запись моего боя на экранах портативных коммов и азартно обсуждавшие его подробности.
Оставалось только, закатив глаза, тихонько взвыть и уйти, пока не заметили.
Получалось не всегда.
Впрочем, спустя несколько дней я смирился и стал принимать все происходящее с философским спокойствием. Положение о выдаче на Перекрестке не действовало, а если кто-нибудь опознает во мне Мартина Чарного и попробует достать — ну… тогда я и начну беспокоиться.
И я предоставил всему идти своим чередом, с удовольствием жал руки, ставил выпивку в ответ и даже, обнаглев, предложил Аните сходить вместе на концерт в местном клубе. Самое удивительное — она согласилась.
Так прошли две недели.
Ким и Платформа вечерами сидели, подсчитывая доходы и расходы нашей партии, мы с Фрэдом возились с доводкой и профилактикой симботов, не только наших, но и Аниты с Мариской, которые как-то незаметно обосновались в нашей ремзоне и стали всеми вокруг восприниматься как часть нашей команды.
Мариска делала несомненные успехи. Я старался помогать по мере сил, гоняя ее вокруг купола и в симботе, и в легком защитном костюме с маской. А еще начал учить ее азам самообороны. Эта полезная наука еще никогда и никому не мешала.
* * *
Я стащил ботинки в прихожей дома, который делил с Платформой, Кимом и Папенькой в перерывах между экспедициями и тренировочными рейдами, и услышал орущий в гостиной визор. Надрывные интонации женского голоса, раскаты проникновенного бархатного мужского — шла какая-то слащавая мыльная опера из тех, от которых у меня с юных лет сводило скулы. Шедшая за мной Анита лишь молча закатила глаза.
Я тихонько приоткрыл дверь и прислонился к косяку, с умилением наблюдая открывшуюся картину. Анита на цыпочках подкралась и встала рядом, скрестив руки на груди.
На нашем старом продавленном диване сидели рядком Платформа, Мариска и Папенька. Все трое увлеченно смотрели визор, причем Мариска откровенно хлюпала носом, Платформа потирал уголок подозрительно блестевшего глаза, а Папенька нервно комкал огромный клетчатый носовой платок, который обычно таскал в заднем кармане комбеза.
На столике перед ними стояла здоровенная миска с чипсами, откуда все трое, включая непрерывно хлюпающую Мариску, таскали желтоватые ломтики.
Зазвучала бравурная музыка, серия закончилась, по экрану побежали текстовые сообщения местной доски объявлений.
— Неужели он ее бросит, дядя Фрэд? — жалобно спросила Мариска, хрустя чипсиной.
Папенька трубно высморкался:
— Я надеюсь, что нет. Надо быть окончательным мерзавцем, чтобы так разбить сердце несчастной девушке.
Анита все же не выдержала и в голос расхохоталась. Платформа аж подскочил, Мариска тоненько взвизгнула, а Папенька попытался принять серьезный вид умудренного жизнью старца.
— Сергей, правда, я могу тебя спросить сегодня вечером, что же произошло в последних сериях этого… этого… как оно называется? — Я пощелкал пальцами, и Мариска пришла на помощь.
— «Не оставляй меня, любимый», — выдохнула она и, погрустнев, схрумкала очередной ломтик.
— Будешь есть много этой дряни, вырастет живот, как у дяди Платформы, — с серьезным видом сказал я.