Я просмотрел его формуляр в народной библиотеке.
Действительно, пираты, индейцы, разбойники… То же самое дома. Две книжные полки забиты трехкопеечными книжонками. Иван не ошибся. Преобладают выпуски «Пещеры Лихтвейса» и похождения Арсена Люпена и Ната Пинкертона. Дешевый мусор, но Журайский весьма усердно забивал им голову! Очень много рисунков и иллюстраций с изображением оружия. Он их вырывал из журналов и книг. — Алексей перевел дыхание, сделал несколько глотков воды из стоящего рядом стакана и продолжал свой рассказ:
— Его близкие приятели по гимназии Есиков и Григорьев подтверждают, что Журайский постоянно носился с разными бредовыми затеями: то отправиться на охоту в Африку или в Южную Азию, то создать шайку разбойников наподобие Робин Гуда, а то пробраться в трюм корабля, который идет в Америку или в Индию. Правда, не объяснял, каким образом они сумеют добраться до этого корабля.
Словом, идей у него было предостаточно. И он всячески готовил себя к грядущим испытаниям: обливался зимой и летом холодной водой, делал гимнастику, приучал себя к холоду, даже в мороз ходил без башлыка и перчаток.
Есиков и Григорьев также показали, что они действительно два дня назад стреляли на Кузнецком лугу из револьвера, который принес с собой Журайский. Но он оказался неисправным, пули из барабана постоянно выпадали, а то он и вовсе прекращал вращаться. Журайский ругался и говорил, что непременно скоро разбогатеет и купит новый револьвер.
Но те же Есиков и Григорьев, а также учителя гимназии Левицкий, Ромашов и Стратонов, которые хорошо знают Журайского, утверждают, что при всем его желании казаться твердым и даже жестким, на самом деле он — мягкий и нерешительный юноша. Все его идеи так идеями и остаются, потому что он очень любит свою матушку, жалеет ее и вряд ли оставит ее одну.
И категорически заявляют, что он вообще не способен причинить кому-либо боль, а не то чтобы убить. Месяц назад он порезал палец и упал в обморок от одного вида крови…
— Так это он свой палец порезал, а не чужой, — вздохнул Тартищев и замахал рукой, заметив, что Алексей выжидательно смотрит на него. — Продолжай, продолжай…
— А неделю назад с Журайским случилась чуть ли не истерика, когда на его глазах лихач задавил собачонку. Свидетелем этого был учитель истории Стратонов…
— Истерика Журайского не доказательство, — опять вздохнул Тартищев, — знавал я нескольких негодяев, которые изо рта голубков кормили, кошечек да собачек нянчили. Не знал бы, за ангелов принял, только на этих «ангелах» порой до десятка убийств висело, и это тех, что удалось доказать.
— А помните, Федор Михайлович, того булочника, что мальчишке-посыльному кипятком в лицо плеснул за то, что его котяру пнул? — спросил Вавилов. — Тоже животное пожалел, а мальчишку ослепил…
— Помню, чего ж не помнить, — прокряхтел удрученно Тартищев. — Я ж из-за него чуть на гауптвахту не загремел. Спасибо Хворостьянову, отстоял перед губернатором. Убедил его, что булочника не я о шкаф приветил, а шкаф сам на него свалился по причине сотрясения от проезда пожарной команды. Говорят, губернатор очень веселился по этому поводу, только разве вернешь мальчишке глаза парой даже крепких оплеух? — И посмотрел на Алексея. — Все у тебя?
— Пока все, — тот подвинул ему оставшиеся листы бумаги. — Все показания свидетелей занесены в протоколы, собственноручно ими прочитаны и подписаны.
— Молодец, нечего сказать, — ухмыльнулся Иван, — смотрю, по бумажной части ты у нас великий мастер.
Голько в чрезмерного зануду не превратись со своей до тошностью.
Тартищев строго посмотрел на него и покачал головой. Иван развел руками и тяжело вздохнул. Алексей уже знал, Вавилову легче двадцать раз обежать весь город по периметру и диаметру, чем составить об этом письменный отчет. Грамотей он был еще тот и долго порой мучился над словами типа «вооруженный», «охранение», «разыскание» и «вышеизложенное донесение», а под его пером частенько рождались перлы подобного содержания: «Протокол о забодании мальчика быком, о свирепой дикости которого было известно хозяину, но он по этому поводу только выражался скверной руганью и законных распоряжений старосты не пускать быка в стадо и по улице не исполнял, что и стало причиной эабодания мальчика быком, по причине дикости его нравов».
Но его нелюбовь к грамматике полностью оправдывалась теми исключительными по важности сведениями, которые он добывал с поразительной, казалось, легкостью и особой лихостью. Правда, своих священных коров, которых он на сей предмет исправно «доил», никому не открывал и связи свои не афишировал. Вот и сейчас Алексей слушал его доклад Тартищеву и удивлялся умению Ивана работать с людьми, на чьих физиономиях явно читался весь свод уголовных законов. Целая армия мелких жуликов и болдохов всегда была чем-то Ивану обязана и являлась для него неиссякаемым источником информации. И, судя по количеству сведений, добытых Вавиловым за сегодняшний день, этот источник не просто фонтанировал. Иногда в силу особых талантов Ивана он обрушивался настоящим водопадом.
— По свидетельству отставного губернского секретаря Богданова, который в данное время проживает в номерах трактира «Золотой якорь», Журайский носил к мастеру у Брешкова моста револьвер для починки. После он жаловался, что мастер запросил полтора рубля за ремонт револьвера, коих у Журайского на тот момент не водилось. Он попросил Богданова занять ему денег, но тот ему отказал, так как накануне играл в карты и неудачно, — отбарабанил Иван на одном дыхании и с облегчением вытер лоб носовым платком. — По показаниям кухарки Журайских Акулины Горевой, Витольд накануне первой недели поста, как известно, стрелял на кухне в доску и вынимал пули кухонным ножом, который по этому случаю изрядно затупил. Кухарка признала эти пули в тех, которые мы обнаружили у Журайского и на полу кухни в доме Ушаковых, потому что они некоторое время валялись у нее на глазах на кухонном подоконнике, а потом Журайский забрал их к себе в комнату. — Вавилов быстро налил в стакан воды из графина, сделал несколько торопливых глотков и продолжал:
— Затем мне удалось выяснить, что Журайский обращался к оружейным мастерам, рядовым 71-го пехотного полка Устинову и Рындину, с просьбой починить ему револьвер, но те отказались. Но двадцать шестого февраля в девять утра он принес унтер-офицеру того же полка Зейдлицу пятизарядный револьвер для починки верхней части курка. Заплатил за ремонт сорок копеек, но первого марта опять пришел к Зейдлицу. Теперь ему требовалось поправить разряженный барабан, который не вертелся при взводе курка. Денег на этот раз он не заплатил, сказал, что скоро закажет Зейдлицу пульную форму. Мастер уверяет, что Журайский очень торопился, говорил, что идет вместе с товарищами пробовать револьвер. И тут же зарядил его. У него был с собой английский порох в бумажном мешочке и четыре явно самодельные, по свидетельству Зейдлица, пули.
Две из них высовывались и мешали барабану вертеться.
Зейдлиц по просьбе Журайского их подпилил. Гимназист попросил у него пятую пулю, но Зейдлиц не дал.
Но когда я предъявил ему пули, которые обнаружили в телах убитых при судебно-медицинском вскрытии, он их опознал. Признал также мешочек с порохом, который мы обнаружили в комнате Журайского.