Он некоторое время лежал спокойно, и Алексей даже задремал: все эти передряги, без сомнения, не прошли даром, и стоило ему коснуться головой подушки, как веки словно налились свинцом и он с трудом разлепил глаза, когда Михаил вдруг заговорил. И так, будто продолжил свой рассказ, начатый не сегодня, а много дней назад, потому что был он без уточнений и разъяснений. Хочешь — слушай, хочешь — не слушай, но не переспрашивай, не требуй растолковать, иначе прервется нить повествования, пропадет кураж и потянет вновь упасть головой в подушку, поддаться сну, который прервет рассказ и вряд ли позволит ему возобновиться.
Слишком редки те мгновения, когда человек бросается словно в омут иной раз не слишком приятных воспоминаний и откровений. Так бывает или в минуты наивысшего блаженства, или после того, как испытал смертельную опасность…
— Ты вот на меня все время с какой-то издевкой посматриваешь, Алексей! — Михаил поворочался с боку на бок, затем перевернулся на живот. В слабом свете лампы глаза его сверкнули шало, по-цыгански. — Думаешь, дурень ты, дурень. Мишка! Силы тебе или деньжищ девать некуда?
Жизнь прожигаешь! Водку жрешь! Баб лапаешь! Все оно так, да не так! — Михаил вздохнул. — Мне вот тридцать два всего, а я и стреляный, и битый, лихой судьбой омытый.
— Владимир Константинович немного о тебе рассказывал, — подал голос из своего угла Алексей.
— Да что он может знать? — махнул рукой Михаил. — Рассказывать легче, а ты попробуй это пережить… — Он сел на кровати, свесив крепкие ноги в холщовых кальсонах. — Говорят, цыганский дух во мне колобродит. Умыкнул кто-то из дедов моих по матери цыганку из табора. С тех пор и воцарился в нас этот самый дух бродяжий. Зимой еще терплю, но лишь сосульки носы повесили — меня в дрожь бросает, колотит, ломает, в голове прямо помутнение и сумятица.
— Значит, тебе и под пулями случалось бывать?
— Случалось, — усмехнулся Михаил, — и с басурманом туркой повоевать, и с джунгарами, и по памирским горам пройтись. Там в камышах я Мурку свою первую и подобрал.
А эта у меня вторая, — кивнул он на тигрицу, лежащую у его ног. Услышав свое имя, она подняла голову, окинула комнату ленивым взглядом, столь же лениво шевельнулся кончик хвоста, и, выставив вперед мощные лапы с выпущенными когтями, потянулась и зевнула во всю пасть.
Михаил опустил ноги на ее спину и улыбнулся:
— Горячая, прямо как девка в бане! Зимой в экипаже ни грелок, ни дохи не надо, если Мурка рядом. — И уже серьезно продолжал:
— Я ведь с пятнадцати лет по тайге мотался.
Хотел, чтоб матушка и Марфа нужды не знали и от папани моего ни в коей мере не зависели. Он ведь меня только к двадцати годам открыто признал… — Михаил, не глядя, пошарил на прикроватном столике, достал портсигар, протянул его Алексею.
Они закурили. Сделав несколько затяжек, Михаил перешел в низкое кресло около окна. Не в пример той комнате, где лежала Маша, эта была обставлена по-европейски.
— Всю нашу тайгу обежал в свое время с кайлушечкой, все горы. Шурфы, лоток… И сейчас, бывало, как припомню, тут же сон надолго теряю. Вроде бы чего надо? На приисках неплохо хозяйствую и на фабрике… Слитки в руках, почитай, каждый день держу, но мне золотишко теплым, с земли надо почувствовать, в котомке или в тулуне на шее… — Михаил вздохнул и сильно затянулся папиросой. — Нас, диких старателей, в то время «хищниками», или «бергалами», звали, да еще «горбачами», видно потому, что весь скарб на собственном горбу таскали. Случалось за это золото в такие переделки попадать, врагу не пожелаешь! И сейчас порой страшно вспоминать. Что там Сербия! После нашей тайги ихняя война мне игрой показалась. — Он отвел руку с зажатой между пальцами папиросой в сторону и стянул с плеча нательную рубаху. — Смотри, здесь меня турок ятаганом рубанул, но я увернулся, и удар вскользь пришелся, а тут, — он ткнул пальцем в безобразный шрам, располосовавший плечо, аккурат рядом с первым, едва заметным, — меня Топтыгин зацепил своей лапищей… Так что и стреляли меня, и били не раз, и медведь чуть хребтину не сломал, благо что нож за голяшкой оказался. Теперь завсегда клинок при себе ношу.
— Может, кто-то из старых приятелей или врагов решил тебе отомстить?
— Не думаю, — досадливо поморщился Михаил. — Проще нож в спину всадить или из обреза подстрелить. Тут У нас в моду вошло винтарям стволы укорачивать. Говорят, в тайге легче управляться. А я так мыслю, удобнее разбойным промыслом заниматься.
— А он что ж, у вас процветает? — справился Алексей и посмотрел на окна. — То-то я смотрю, ставни на окнах с запорами, решетки…
— Всякое случается, — пожал плечами Михаил, но в подробности вдаваться не стал и продолжал, как ни в чем не бывало:
— Вот подумаю иногда с другого конца: сидел бы я, Михаил Кретов, к примеру, день-деньской только при хозяйстве, при теплой бабе и детишках, так страх пробирает похлеще таежного. Знаешь, как бы ни крутила меня лихоманка, как бы ни ломала и ни гнула — все ж сколько удивительного удалось увидеть, с какими людьми перехлестнуться, с бедой и смертью миловаться, а вот не пропал… — Он затушил окурок о край пепельницы и тут же достал новую папиросу, но не закурил. — Может, в этом и есть смысл жизни, чтобы нужде сопротивляться, болезням, страхам? Ведь меня бродяжья жизнь, как хороший топор, закалила! Истинный бог, — он перекрестился, — все на своем пути порублю, если дорогу заступят, хоть лед, хоть камень, а своей задумки достигну… Нечиста сила! — выругался он на Мурку, которая неожиданно громко фыркнула и недовольно ударила несколько раз хвостом по полу. — Чего неймется? — прикрикнул он на кошку. — Спи уже!
Мурка безмятежно, вприщур, посмотрела на него своими глазищами и опустила большую голову на лапы.
Михаил недоуменно посмотрел на папиросу, потянулся было за спичками, но вдруг отбросил ее в сторону и с некоторой долей вызова в голосе продолжал рассказывать:
— На снегу спал без костра, в реках тонул, как-то промеж льдин чуть лодку не затерло, черным, как горелый пенек, из тайги выходил, а хворь не брала. А другой, глядишь, полжизни нежится у бабы под теплым боком — и понесли милого на погост от случайной болячки. Думаю, человек должен себя нарочно утруждать, блюсти себя в поджарости и в непокое.
Я, конечно, бывает, загуляю, но сам в пьянстве не закисаю, это у меня для куражу, чтоб кровь быстрее в жилах бежала, раз не удается в тайгу вырваться. Иначе и вовсе заплесневеешь… — Он потянулся всем своим сильным, складным телом и хитровато посмотрел на Алексея. — А ладно мы с тобой поговорили? Все про меня узнал али как?
— Ровно столько, насколько ты сам мне доверился, — усмехнулся Алексей. — Занятный ты человек… — Он недоговорил и прислушался. Кто-то быстро шел по коридору.
Шаги смолкли у дверей комнаты. И в то же мгновение они услышали стук и голос Марфы:
— Миша, к тебе посыльный прискакал от урядника. На заводе беспорядки. Амбары подожгли…
— О господи! — вскочил Михаил на ноги. — Зови его сюда. — И предупредил Марфу: