Егор придвинул к себе служебную книжку и поднял глаза на Алексея:
— Я думаю, Алексей Дмитрич, нам должно поступить таким образом…
— Вот она, Таискина изба! — показал на небольшую, крытую дранкой избушку Егор. — А это бревна, что Захарка припас для нового дома. — Егор усмехнулся. — Теперь вот мы за ними прячемся, его зазнобу стережем, словно дичь какую. Да и право слово, лучшего места для слежки не найти.
Алексей выглянул из-за бревен. Ночная темнота прочно оседлала окрестные горы и саму слободу. В соседних домах, равно как и в Таискином, ни огонька. Окна закрыты плотными ставнями, а за ними хоть десять керосиновых ламп запали, ничего не увидишь.
Из темноты вынырнул Ермашка. Пригнувшись, миновал небольшую поляну и шмыгнул к ним за бревна. Сел, как и они с Егором, на землю.
— Ну, что там? — спросил шепотом Егор.
— Все тихо пока! — ответил охотник. — Таиска сама ставни закрывала, а потом в дом вошла и крючок на двери набросила.
— Кобель на привязи или спустила с цепи?
— Спустила! — вздохнул Ермашка. — Я потому через забор и сиганул, чтобы раньше времени меня не обрехал.
— Ну, ешкин кот! — почесал в затылке Егор. — Придется мне теперь через забор лезть. Таискин кобель меня знает, не бросится. Сколько я ему костей перетаскал, не счесть. Та-а-ак-с! — пробормотал он, приподнявшись на ноги и оглядываясь по сторонам. — Поступим сейчас таким макаром, Алексей Дмитрич! Я перемахну через забор и попробую закрыть кобеля в конуре. Следом пойдет Ермашка.
Ему определено за окнами, что в огород выходят, следить, так пусть и следит. Смотри мне, — погрозил он Ермашке, — упустишь Захарку — пеняй на себя!
— Ну, а если он попытается через те уйти, что на улицу выходят? — спросил Алексей.
— Нет, непременно через огород ломанется, — покачал головой урядник. — Там река, а за ней сразу тайга начинается. Ты, если что, — повернулся он к приятелю, — по ногам стреляй! Но чтоб ни в коей мере не ушел варнак!
— Зачем стрелять? — усмехнулся Ермашка. — Шуму много будет, люди сбегутся. Я его на аркан возьму. Смотри! — и он показал на обмотанную вокруг талии волосяную веревку. — Стреножим его, как корову блудливую.
— Тебе виднее, — согласился Егор, — только у этой коровы рога поострее твоих оказаться могут. Так что, ежели чего, стрельни по ногам, и вся недолга. Отбегал ужо свое стервец! — Он повернулся к Алексею. — Мы сейчас уйдем с Ермашкой, а вы сигнала ждите. Я желной покричу, вот так! — Он приложил обе ладони ко рту, издав тоскливый, похожий на вдовий плач, крик. — Сразу же идите к воротам и стучите в них. А дальше все как договорились. — Егор осенил себя крестом. — Ну, с богом! — И торопливо прошептал, перед тем как уйти:
— Я к вам во дворе присоединюсь. Только не спешите, за ради Христа, не вылезайте раньше времени!
Время текло медленно, как смола по сосне. Со стороны Таискиной избы не донеслось пока ни звука. И это само по себе было хорошим знаком. Алексей уговаривал себя не нервничать, но все-таки, услышав заветный сигнал, чуть не подпрыгнул на месте от радости. Молодчина, Егор! Все делает как надо!
Пригнувшись, он выскочил из-за бревен и столь же быстро, как перед этим урядник и Ермашка, миновал поросшую мягким спорышем поляну. Перед воротами остановился, унял участившееся было дыхание, одернул сюртук, поправил шляпу и постучал тростью в ворота.
На стук никто не отозвался. Он постучал во второй раз уже кулаком. В доме по-прежнему было тихо. Но и во дворе, и в огороде тоже не было слышно ни возни, ни криков. Алексей прислушался. Может, Егор подаст какой знак? Но Егор молчал. Тогда он повернулся к воротам спиной и принялся методично бить в них ногой, приговаривая сквозь зубы:
— Ну, открой же, открой!
Наконец в избе кто-то вроде закопошился. Лязгнул крючок, скрипнула, открываясь, входная дверь, и старческий голос прошамкал с крыльца:
— Хтой-то там?
— Открой, бабушка! — крикнул Алексей. — Я — землеустроитель. С Селивановки возвращаюсь, да заплутал немного. Скажи, далеко еще до Тесинска?
— Далеко, — опять прошамкала бабка, но уже ближе к воротам, — верст десять, кажись, а то и все пятнадцать!
Давно не ездила, забыла уже!
— Ничего себе! — ужаснулся за воротами Алексей и спросил:
— Бабушка, не знаешь, кто тут на постой пускает?
Я бы хорошо заплатил.
Бабка помолчала. Потом опасливо поинтересовалась:
— Чай, варнак какой? Старуху легко с панталыку сбить!
— Да какой я варнак! — нешуточно расстроился Алексей. — Погляди сама, разве я похож на варнака? Да и один я…
Бабка опять замолчала. Шаркающие шаги приблизились к воротам. Загрохотал засов, и одна из створок приоткрылась ровно на столько, чтобы пропустить костлявую руку С керосиновым фонарем. Несколько мгновений его тщательно разглядывали, затем рука с фонарем исчезла, а засов, судя по грохоту, снова лег на свое место.
«Ну, карга старая!» — выругался про себя Алексей, а вслух выкрикнул:
— Что, похож я на разбойника?
— Сколько дашь за постой? — вместо ответа справилась бабка.
— Пя… — начал было Алексей, но быстро исправился. — Рубль заплачу, а если накормишь, еще пару гривенников накину.
Лязгнула щеколда, и приоткрылась уже калитка, врезанная в ворота.
Алексей перешагнул доску, прикрывающую подворотню, и очутился перед бабкой — сгорбленной, укрытой с головы до ног суконной шалью в крупную коричневую клетку. Бабка подняла высоко фонарь, освещая его лицо. Видно, осталась довольна осмотром, потому что повернулась к нему спиной и заковыляла в сторону крыльца. И только теперь Алексей рассмотрел, что, помимо фонаря в одной руке, в другой бабка сжимает бердану. Старуха оказалась не промах! Такая от страха не сомлеет, живо жаканом в глаз запендюрит, вспомнилось вдруг одно из любимых словечек Тартищева.
Он закрыл за собой калитку, переложил револьвер из внутреннего кармана в наружный, тот, что не пострадал в схватке с Анфисой, и направился вслед за бабкой. Возле крыльца она остановилась, вновь подняла фонарь и прошамкала беззубым ртом:
— Ноги оботри, а то наследишь сапогами-то!
— Бабушка, — окликнул ее Алексей и протянул деньги.
Бабка поставила фонарь на ступеньки. И в тот момент, когда она потянулась за деньгами, Алексей перехватил ее руку с берданой, мягко разжал сухие пальцы.
— Ты чтой-то? — вскрикнула испуганно бабка, прижав руки к груди.
— Тихо, старая! — вынырнул из-за ее спины Егор и зажал ей рот широкой ладонью. Шаль свалилась у бабки с головы. И она предстала перед ними в истинном своем обличье. Сгорбленная, худая, с седыми лохмами, выбившимися из-под линялого платка, в меховой кацавейке до колен и в ветхой юбке. — Тихо, бабка! — опять прошептал Егор. — Ничего плохого тебе не сделаем, если только голосить не начнешь! Не начнешь? — спросил он угрожающе.