Ратница была безоружна, если не считать, что в руках она сжимала плетенную из конского волоса апайку [40] , а на поясе у нее висел тот самый, уже знакомый узникам тесак.
Она подошла и встала напротив Константина. Постояла несколько мгновений молча, разглядывая его с едва заметной усмешкой на губах. Затем ударила себя кнутовищем по ладони и высокомерно процедила сквозь зубы:
— Я тебе сказывала, не бегай за мной, хуже будет! Достукашься!
— Что ж, на этот раз твоя взяла! — весело отозвался Константин. — То я тебя ловлю, то ты меня!
Евпраксия смерила его надменным взглядом и вновь ударила плеткой по ладони.
— За то, что помереть тогда не дал, быструю смерть примешь, никонианин! На большее не рассчитывай!
— Евпраксия! — рванулся Константин. — Ты забыла…
— Все давно прошло! — яростно выкрикнула она. — Те грехи я перед господом давно отмолила, тыщу поклонов отбила, вокруг скита на коленях семь дюжин раз проползла! Нет на мне греха, грязный пес!
— Дура! — Константин рванулся к ней и застонал, острые шипы ошейника впились в кожу. Но все же он нашел в себе силы и с трудом, но с горечью произнес:
— Зато я помню!
И не зря за тобой по тайге бегал! Не зря встречи с тобой искал!
Евпраксия сердито фыркнула, вновь съездила себя апайкой по руке и быстро, почти бегом, вышла из темницы.
— Значит, так она тебя отблагодарила? — спросил осторожно Алексей через некоторое время.
— Отблагодарила! — сквозь зубы ответил Константин. — А я надеялся… — Он тяжело вздохнул. Затем помолчал немного и без всяких просьб со стороны Алексея стал рассказывать. Так обычно поступает человек, которому необходимо выговориться, чтобы снять боль потери или разобраться в своих чувствах. — Пять лет назад я был в Омске, когда меня через канцелярию Синода уведомили, что в тобольскую гарнизонную тюрьму доставили двух ратников веры, и не простых, а самого старца Ефремия и его дочь Евпраксию. К операции, чтобы их захватить, готовились несколько месяцев, а взяли их по осени, когда они вели стадо телят менять на зерно.
Сдал же их кто-то из наших осведомителей. Брали их в верстах пяти от села, когда они возвращались обратно. Схватка была отчаянной. Дрались ратники не на жизнь, а на смерть.
Один ратник из сопровождения старца со скалы бросился, когда его солдаты пытались окружить, другой сам себя кинжалом заколол, а старца сразу в ноги ранили, иначе ушел бы, как пить дать ушел. Ему пятьдесят лет тогда только-только исполнилось. В самом соку был мужик! А Евпраксии едва семнадцать сравнялось, но силы девка оказалась невиданной.
На скаку урядника горной стражи шашкой от плеча до седла развалила. Не каждому мужику такое удается. Все ж одолели ее. Говорили, рыбацкую сеть набросили, только тогда и сдалась. Но после я узнал, что стражники пригрозили ей на месте четвертовать Ефремия, тогда, мол, она отбросила и пику, и шашку.
— Вполне этому верю, — отозвался Алексей. — Сам видел, как она посохом орудует.
— А посохом драться они с малых лет обучены. То, что ты видел в Североеланске, лишь малая толика того, что Евпраксия с ним вытворяет. И прыгает, и ходит, как по канату…
Словом, не посох, а палочка-выручалочка, по голове стучалочка.
— Но как вы с ней встретились?
— Я уже сказал, меня вызвали в Тобольск. Ефремия и Евпраксию после недолгого следствия по их делу и скорого суда ждала каторга в Забайкалье, но мне приказали лично С ними поработать. Мое начальство интересовала «Одигитрия».
По недостоверной информации, именно ратники веры скрывали ее в своих тайниках. Но все это были слухи, которые надлежало проверить. А для этого требовалось войти в доверие к Ефремию и к Евпраксии. Не буду рассказывать, как мне это удалось, но Ефремий поверил мне только тогда, когда я пообещал устроить побег Евпраксии. Отец и дочь содержались отдельно. Ефремий в остроге, а Евпраксия на гарнизонной гауптвахте. Чтобы все было крайне убедительно, даже губернатора в известность не поставили. Об этой операции знали несколько человек: мой непосредственный руководитель, два важных чиновника в Министерстве внутренних дел да сам министр, естественно. Обсудили несколько вариантов побега, но все они были невыполнимы из-за непомерной строгости содержания узников. И тогда Ефремий предложил Евпраксии не есть, не пить семь дней, а то и больше, притвориться мертвой, чтобы ее из тюрьмы направили в богадельню, где обычно отпевали умерших в тюрьме. Оттуда верные люди должны были доставить ее в село под Тоболом, я там купил дом на вымышленную фамилию.
— Да, но ведь она могла умереть на самом деле?
— Могла. Когда я сказал об этом Ефремию, знаешь, что он мне ответил? «Когда умрет, то бог с нею, а буде оживши, то де ея не оставишь!» Я был поражен! И так сказал отец о своей дочери. Эти люди крайне сдержанны в выражении своих чувств! Очень жестки и немилосердны, даже по отношению к своим близким.
— Но у тебя получилось спасти Евпраксию?
— Как видишь! Через неделю мне доложили: «В заутренний благовест содержащаяся на полковом бекете колодница из стариц Евпраксия Егорова волей божию скончалась и положена была во гроб». Я тут же примчался в гарнизон. Все получилось наилучшим образом. Обмывали и клали ее в гроб три колодницы, тоже из арестованных раскольниц, которые, конечно же, «не заметили» ничего подозрительного. Жалкая кляча поволокла тело, которое положили в дешевый растрескавшийся гроб, в богадельню, или, как ее называли в городе, в «убогий дом». Затем Евпраксию должны были увезти за город, как еретичку, без всякого отпевания, и похоронить вне кладбища без соблюдения православных обрядов. Клячу погонял мужичонка в рваном армяке. Это был один из богатейших граждан Омска, мой верный друг, купец Илья Филимонов.
Он самолично выбрал щелястый гроб, чтобы Евпраксия, которая находилась после голодовки в глубоком обмороке, не задохнулась.
— Тебя не заподозрили в помощи ратникам?
— Нет, никто не догадался. Но давай обо всем по порядку, — предложил Константин. — Получив известие о смерти Евпраксии, я составил соответствующие рапорты: на имя тех, кто был посвящен в эту операцию, что все идет по плану, а тех, кто был не осведомлен, известил, что девица умерла, и в связи с этим я возвращаюсь в Омск для выполнения ранее порученной мне миссии. На самом же деле я уехал в деревню, где стал дожидаться прибытия Ильи и Евпраксии. До «убогого дома» их сопровождал солдат. Когда он ушел, Илья остался с гробом один и вынул из него Евпраксию. Сначала ему показалось, что она и впрямь умерла. Он принялся ее растирать, влил в рот немного вина и вернул ее к жизни. Затем нарядил в мужской кафтан, сапоги, нахлобучил на голову шапку, потому что в тюрьме Евпраксию наголо обрили, чтобы не заедали вши.
— Все обошлось благополучно?
— Если не считать, что в глухом буераке на пути в село их пытались остановить разбойники. Но Илья отстреливался из двух пистолетов, а после бросил пороховую бомбу. Разбойники в панике разбежались.