– Я знал, что ты пацан толковый, – довольно кивнул Карапет. Иронии он, как обычно, не почуял, а может, и почуял, только вида не подал. Так даже смешнее. – Ну, бывай, сталкер, вискарь я тебе оставляю, мне не жалко. Да… чуть не забыл, вот тебе аванец.
И положил на стол тонкую пачку, перетянутую резинкой.
– В долларах, цени, сталкер. В общем, завтра в девять начинается твоя трудовая жизнь. Дерзай с умом, и будет тебе щастье.
Ржанул напоследок и ушел.
Вагон мотало на стыках. Поздний поезд, не последний, так, наверное, предпоследний. Москва, метро… Колеса больше не отстукивают «Ночь на Бродвее», не современно, и вообще у нынешнего метро аритмия. Никто не слушает музыку дороги, никому нет дела до ритмов тоннелей и станций. В двадцать первом веке у каждого своя музыка, она звучит в заткнутых наушниками плееров ушах московских бройлеров – а как еще назвать этих перекормленных, словно вечно что-то переваривающих существ? Бройлеры, да и только! И по сторонам они не смотрят, зачем смотреть на людей, когда под носом плоский экран очередного модного гаджета? Люди по сравнению с айфоном – полный отстой, а уж против айпода и вовсе существа почти мнимые, оболочки бездушные, а душа – она там, в сети, там можно прикинуться кем угодно, а можно и быть самим собой. Настоящим. Все равно никто не разберет, какой ты, да и не важно это. Свобода в паутине… Абсурд, если вникнуть, да только некому вникать…
Первый час ночи в метро – время одиночек, изгоев дня. Истинные хозяева московских ночей в метро не спускаются, у них свои подземелья, пещеры, налитые до краев кислотным светом и кислотной же музыкой. И пусть их свет – всего лишь разновидность тьмы, но другого им и не надо.
Подземка – для жителей отстающих стран.
Усталые, стертые дневными заботами люди дремлют на сиденьях. Не стоит беспокоиться, никто из них не проспит свою станцию, у них инстинкт, они встанут, так толком и не проснувшись, и побредут к выходам, тыча пальцами в сенсорные экраны, сгинут с глаз, чтобы раствориться в спальных районах мегаполиса.
Пассажиры ночного метро – кто они? Работники умирающего дня, продавщицы, возвращающиеся домой после смены, мужчины и женщины, неинтересные друг другу, пустые, словно после бурной, но безлюбой любви. Город вылюбил их за день, за вечер, они полуживыми доберутся до своих нор, чтобы выспаться, чтобы быть готовыми на другой день все повторить. Каждый из них когда-то ждал, что вдруг произойдет нечто удивительное, и жизнь наконец-то начнется, но ничего не произошло, не началось, и они научились получать удовольствие от того, что есть, уподобившись своей музыке, состоящей из бесконечно повторяющихся одинаковых фраз. А души их давным-давно переселились во всемирную паутину. Или не души? Кто знает…
И поезд ночного метро застегивает сутки, словно бегунок на молнии пробегает по черному мешку с безымянным трупом дня.
По вагону медленно ехала инвалидная коляска. Сталкер. Скорее всего нищий. Последнее время их много появилось в Москве. Когда-то в метро побирались ветераны Афганистана, настоящие и фальшивые. Фальшивые выглядели убедительней, им подавали больше. Потом – ветераны кавказских войн. Тех самых, которых как будто не было, так что непонятно, откуда в Москве взялось столько калек. А теперь вот – сталкеры. Их здесь вообще никто не ждал, неизвестно, какую заразу они притащили из проклятой Зоны Отчуждения, неизвестно, что им понадобилось в столице и почему они не остались там, на берегу Припяти?
Не все вернувшиеся из Зоны Отчуждения нищие, и, на первый взгляд, не все калеки. Но не нищие не ездят в метро, их не видно, они не любят московского подземного люда, но так или иначе – они другие, потому что каждый из них несет в себе осколок Зоны Отчуждения. Кто-то это понял, кому-то еще предстоит понять…
Сначала в Москву попали артефакты, Зона только слегка прикоснулась к мегаполису, изменения были незаметны и неощутимы. В столице и вокруг нее возникли институты, занимающиеся изучением Зоны, и Зоны в городе чуть-чуть прибавилось. Потом в Москву пришли сталкеры, и Зоной в столице запахло сильнее. И наконец, Москва вознамерилась управлять Зоной через новые и уже существующие силовые структуры – какая самонадеянность! И недалеко время, когда Зона Отчуждения, получив московскую регистрацию, примется переиначивать город под себя так, что в конце концов непонятно станет, что чем управляет.
Но что за дело поздним пассажирам метро до этих проблем? Они о них ничего не знают и знать не хотят.
Сталкер в своей коляске двигался почти бесшумно, механизм работал от вечных батареек, тех самых, которые отыскать можно только в Чернобыле. Вот он добрался до последнего вагона – крепколицый сорокалетний мужчина с жесткими руками, аккуратно выбритый, в опрятном комбинезоне защитного цвета под плащ-накидкой и черном берете на полуседой голове. Если он и собирал милостыню, то не в этом вагоне, возможно, он считал свой рабочий день законченным, а может, и вовсе не был нищим. Во всяком случае, сейчас он ни у кого ничего не просил.
Последний вагон был практически пуст. На сиденье устало, без энтузиазма обжимались какие-то парочки, напротив кемарил пьяный, на полу, непристойно пузырясь желтым, перекатывалась полупустая пивная бутылка.
В дальнем конце вагона кучей грязного тряпья спал бомж. Казалось, кроме него, там никого не было, но сталкер видел другое. Он подкатил поближе, и бомж забеспокоился и неожиданно стал превращаться в нечто жуткое, не имеющее отношения к простой реальности ночного поезда. Рядом с ним обозначились два трупа – парень и девушка, лица их были съедены, словно кислотой.
Желтый насморочный свет мигнул, и время для пассажиров вагона стало тягучим, словно незастывшая эпоксидная смола. Только сталкер и псевдобомж продолжали двигаться так, словно ничего не произошло. Существо – уже не бомж, да и не человек – рванулось к калеке, но у того в руках мгновенно оказался короткий дробовик, грохнул выстрел, и тварь с развороченной картечью мордой рухнула к колесам инвалидной коляски. Сталкер спрятал ствол под плащ-накидку, достал десантный нож и склонился над все еще подергивающимся существом.
– Ну вот, – удовлетворенно сказал он, пряча в маленький термос пару желтоватых склизких комков, – теперь не больно-то регенерируешь, железы я удалил, так что извини, брат-урод, но твоя охота кончилась.
Поезд дернулся, завыл, тормозя перед станцией, двери зашипели и открылись, сталкер выбрался на перрон и неторопливо покатил к эскалатору.
И только когда состав тронулся, время опамятовалось и поймало прежний ритм. В вагоне закричали, но в черном тоннеле некому было слышать крик, и только через минуту кто-то догадался нажать кнопку экстренной связи с машинистом.
Нет, это все-таки не Зона. Берет помотал головой, пытаясь избавиться от наваждения. Никакая это не Зона, это Подмосковье, хотя так вот сразу и не поймешь, уж больно похоже на «Агропром». Но по России таких НИИ хоть жопой ешь, и все похожи. Стандартные железобетонные корпуса, только вот трава да кусты вокруг какие-то чудные, вроде бы чуть крупнее и мясистее обычных. И опасностью от них так и разит, хотя не все чувствуют запах опасности, но для сталкера эта способность – первое дело! Здесь, под этими стандартными коробками, в обложенных свинцовыми кирпичами подземельях проводятся испытания на радиацию, а значит, эта самая радиация имеется в достатке. Вон из той высоченной трубы со свистом вылетают нейтроны, а из тех, что пониже, – гамма– да бета-частицы. А окрестные дачники-простодыры радостно недоумевают – и чего это из местной землицы все так прет? И наивно думают, что все дело в их трудолюбии, в привозном навозе да патентованных червяках, рыхлителях и аэраторах. Как бы не так! Судя по всему, здесь типичная аномалия с условно положительными свойствами. Почему с положительными? Да потому что прет, вот почему! А почему с «условно»? А кто знает, что еще таится в освинцованной утробе ФГУП «НИИП» [6] ? И что из ваших задорого купленных чудо-червячков выросло?