Курс молчал. Потом потянулась чья-то рука.
– Да, Дмитрий?
Поднялся Дмитрий Иванов, рыжий веснушчатый парень, над чьей внешностью в первые годы учебы все смеялись.
– Я думаю, правильность или неправильность своих поступков можно измерить законом.
– Так. – Капитан Дьяконов кивнул. – Еще какие будут мнения?
Мнений набралось негусто.
Кто-то предложил вышеупомянутые должностные инструкции, на что Дьяконов с неудовольствием заметил:
– Должностные инструкции отличаются от законов только уровнем расположения законотворца в государственной машине… Нет, есть еще одно универсальное понятие, которая вполне подходит для измерения. Кто догадается?
Кадеты лишь молча хлопали глазами.
Дьяконов снова прошелся вдоль кафедры. Со стен за этой картиной наблюдали голографические портреты командиров РОСОГБАК – от Великого князя Романа, непосредственного создателя бригады, то ВКВ, как сокращенно называли Великого князя Владимира, нынешнего командующего «росомахами».
– Приданников! – вызвал капитан.
– Я! – Осетр поднялся из-за своей парты.
– Скажи мне, как ты оцениваешь собственные поступки.
– Ну, – сказал Осетр. – Ну-у-у…
– Не нукай, не запряг! – Капитан иногда позволял себе подобные грубоватые фразочки. – Отвечай четко и громко.
– Я не знаю, господин капитан! – громко и четко ответил Осетр.
Строгий взгляд капитана смягчился.
– Ладно, упрощаю вводную. Предположим, ваш друг Беляй Капустин заболел и лежит в лазарете. Вам поручили отнести больному два яблока. А вы одно яблоко по дороге съели и до Беляя донесли только одно. Никто об этом не узнает… Что будет с вами? Кто скажет?
Тут же поднял руку Беляй.
– Прошу, Капустин!
– Его будет мучить совесть, господин капитан…
– Вот! – громким шепотом сказал Дьяконов, поднимая к небу указательный палец правой руки. – Вот именно! Вас будет мучить совесть, Приданников! Вот она, универсальная категория для оценки собственных поступков. И если мы теперь вернемся к изначальному вопросу, то патриотом можно назвать того человека, который действует на благо Отечества так, как ему велит совесть.
Эти слова капитана Осетр запомнил навсегда.
Дед по-прежнему сидел за столом, безучастно глядя в пространство.
А Осетр размышлял, но никак не мог принять решение. Сохранив верность присяге, он умирал героем, в противном случае тоже вполне была вероятна смерть, но смерть не героя, а предателя. Куда ни кинь – везде клин! Однако ясно, что лучше умереть героем, чем изменником.
Вот только совесть?..
Как ни странно, совесть по поводу изменника молчала. Именно поэтому Осетр и размышлял – иначе бы давно верность присяге верх взяла.
Итак, если отказаться? В плюсах негероическая смерть, в минусах – смерть, хоть и героическая.
А если согласиться? В минусах – опять же смерть, только не героическая. А в плюсах?
Плюсов немало. Во-первых, в случае победы можно вновь наладить отношения с Яной. Фиг она откажется от внимания императора!..
Во-вторых, можно будет отомстить этому ничтожеству, государю-императору, этому человечишке, посмевшему отдать приказ об убийстве моей мамы, с которого все и началось. Они говорят, он – мой отец! Да плевать мне на это! Настоящий мой отец – Воимир Приданников, погибший при защите Медвежьего Брода… То есть, настоящий, конечно, – ничтожество на троне (генетическую экспертизу не обманешь), – но решения я буду принимать ради ненастоящего, который был настоящим, который качал меня на ноге и катал на каруселях, и просто сажал на колени, нахлобучивая на мою макушку свою фуражку… оказывается, как много я помню! Я помню, как мы с мамой бежали, как она спрятала меня, как эти гады выстрелили в нее из парализатора! Я помню морду их главного, и если нам доведется когда-нибудь встретиться, он пожалеет, что судьба занесла его на Медвежий Брод!..
В-третьих, можно будет отыскать маму. Вернее, во-вторых. Я всю имперскую разведку отправлю на ее поиски. И найду – либо ее саму, либо могилу… Нет! Нет, это будет она сама.
Ну а в-четвертых, господа заговорщики, я спущу с вас шкуру за то, что вы использовали женщину и ребенка в своих далеко идущих целях. Нет, я вам очень благодарен за то, что вы меня спасли, и за то, что сделали «росомахой», но шкуру я с вас спущу! Всенепременнейше!
Это было уже не предчувствие ненависти, это была самая настоящая ненависть!
Но совесть молчала.
А значит, главными причинами были патриотические побуждения – желание защитить страну от врагов и желание попереть с должностей тех, кто превратил государство в свою кормушку.
В конце концов, разве мы – не «росомахи»? Разве мы – не гвардейцы?
Мы «росомахи» и гвардейцы, и потому я пойду сейчас с вами. Но только до поры до времени! А уж где закончатся эти пора и время, решать не вам. Это я решу сам!
«Вы рассчитывали управлять мною, – думал он, глядя на Деда. – Ну-ну… Вы думали, что закодировали меня. А на самом деле инициировали! И вы не оставили мне иного выхода! Вы загнали меня на Кресты, чтобы я прошел там липовую „суворовскую купель“. Но „росомахе“ надо пройти настоящую, и ею станет предлагаемое вами дело».
Он выпустил Деда из своих «рук».
Тот заерзал на стуле и посмотрел на браслет.
– Прошло четыре минуты, лейтенант. Тебе осталась на раздумья всего одна!
Осетра так и подмывало подождать, пока оставшаяся минута истечет. Чтобы Дед сказал: «Ладно, я не жадный, лейтенант. Даю тебе еще пять минут».
Но он не стал ждать.
– Я решил, Всеволод Андреевич.
Дед вскинул на него глаза.
И понял, какое решение принял его бывший подчиненный еще прежде, чем прозвучало короткое слово.
Конец первой книги