Нет.
Если неправильно командовал, если по его вине погибли люди, если враг из-за его плохого командования занял советский город, прорвался в тыл других советских войск – жалеть генерала? Нет, никогда.
Сухарев с самого начала войны думал об этом. Пытался понять – как все получилось, как прозевали удар. Генералы проглядели, иначе не получалось объяснить.
Тот самый полковник, переодевшийся в рядового, кричал, правда, в истерике, что это Сталин, что это он виновен в разгроме… Ему ведь сообщали. Сам полковник наверх писал рапорты…
Сталин?
Конечно, на него все можно свалить. Не послушал, не сделал. Но подождите, товарищи дорогие, как же все просто у вас получается. Если виновен Сталин, то он везде виноват – и на Западном фронте, и Южном, и на Юго-Западном… Одинаково виноват. Но ведь не одинаково получилось.
Западный фронт, фронт генерала армии Павлова – разгромлен полностью. Уничтожен. Бои идут уже возле Смоленска. А Юго-Западный – дерется. Отступает перед превосходящими силами немцев, но дерется. Не потерял всю авиацию на аэродромах в первый день войны. Только Западный вот так пострадал…
Сталин там виноват? А на Юго-Западном – не виноват? Или Кирпонос сумел исправить ошибки партии и правительства? Каждый должен отвечать. Вот, скажем, боец. Поставили его на пост, не предупредили, что враг может напасть. Нет, в принципе, каждый боец знает, что враг может напасть, должен к этому готовиться, но то, что вот этой ночью враг нападет – бойца не предупредили. Не смогли, не успели – неважно…
Важно то, что солдат… Проспал. И его зарезали спящим. Командир виноват? Нет, виноват, конечно, что не разглядел в бойце слабость, расхлябанность… Но его вина куда меньше, чем вина самого часового. Проспал, сам проспал, по своей вине…
Или не проспал, а увидел супостата, схватился за винтовку, только она не выстрелила. Не почистил ее солдат. Не починил перед караулом. Опять виноват. Ви-но-ват!
А генерал и его дивизия-армия-фронт? Это тот же солдат и винтовка. Дали генералу армию, сказали: вот, воюй, это твое оружие. А если генерал проспал или довел свое оружие до такого состояния, что оно и стрелять не смогло… или стреляло плохо… Виноват – должен быть наказан.
Это Сухарев понял, это считал правильным. А все остальное… Все остальное – потом. И мысли о том, что эти его мысли о виновности генералов, они ведь тоже… не совсем закончены.
Если генералу вручили фронт, как оружие, то всю Красную Армию советский народ вручил… кому вручил? С кого нужно спросить, что непобедимая и легендарная отступила от границ, не разгромила врага малой кровью и на чужой территории?
Вот тут Сухарев приказывал себе заткнуться. Говорил себе, что все станет известно со временем, что каждый виноватый расплатится. Когда придет время.
Нужно только перестать жалеть друг друга. И себя нужно перестать жалеть. Себя – в первую очередь.
Полуторка остановилась.
Сухарев посмотрел, что там случилось. На дороге заглох грузовик – «ЗИС-6», с кузовом, забитым какими-то совершенно невоенными тюками, мешками и узлами.
Невысокий тучный командир что-то кричал, свесившись из кузова, водитель уже откинул крышку капота, а из кабины высунулась дородная женщина в светлом платье, и ее высокий визгливый голос присоединился к общему хору.
А мимо застрявшей машины шли-шли-шли-шли бойцы, запыленные, усталые, с потухшими глазами. Они шли к фронту, на звук канонады, и не было радости или азарта на их лицах.
Тучный командир продолжал кричать на водителя, дама из кабины – на командира, а водитель молча смотрел в открытый двигатель, и было понятно, что ничего хорошего он там не видит.
Командир с трудом вылез из кузова, Сухарев наконец рассмотрел его знаки различия – военинженер второго ранга, подбежал к водителю, спросил что-то и, услышав ответ, медленно сел на подножку кабины. Снял фуражку и вытер голову платком.
Женщина что-то продолжала кричать, когда бойцы проходившего мимо грузовика взвода бросились к «ЗИСу» и вытолкали его на обочину, в степь.
Когда полуторка авиаполка проехала мимо «ЗИСа», Сухарев оглянулся – военинженер стоял возле машины, а женщина била наотмашь его ладонями по лицу. Голова военинженера качалась из стороны в сторону.
Вот еще один пострадал из-за жены, подумал Сухарев. Этот военинженер решил, что спасение жены и семейного имущества важнее, чем все остальное. Правдами и неправдами – скорее неправдами – получил в свое распоряжение машину, проездные документы… И теперь стоит возле дороги, молча снося оплеухи жены.
Водитель все еще копается в моторе.
Невесело ему – вот так стоять посреди выжженной степи и дожидаться, пока прилетят немецкие самолеты. Для них такая машина – отличная мишень.
Сухарев поднял голову, посмотрел на серое от пыли и жары небо.
Уже полдень, и, по-хорошему, нужно было бы замаскировать машину и ждать ночи. Передвижение в светлое время суток при полном господстве противника в небе – смертельно опасное занятие. В любое другое время…
А сейчас… Негде прятать машины. Негде укрыть людей. Нечем прикрыть их с воздуха. Одна надежда – слишком много сейчас народу и техники в степи, слишком много целей, и обрушат немцы бомбы и пули не на тебя, не сюда, а чуть в стороне. Не тебя убьют, а кого-то другого.
Когда Сухарев прочитал в «Войне и мире» о радости, с которой артиллеристы кричали, когда ядро попадало не в них, а в пехоту, показалось это неестественным и неправильным, но сейчас, через две с половиной недели после начала войны, после десятков бомбардировок и артналетов, которые Сухарев пережил, все воспринималось по-другому.
Не в меня. Это главное – не в меня.
Хотя то, что они все еще плетутся со скоростью пешехода по этой дороге – неправильно. Они потеряли время, пока ждали возвращения Костенко. Комполка, отправив почти весь личный состав с начальником штаба на станцию, упрямо твердил, что Юрка Костенко вернется, не может не вернуться. Если живой – вернется…
И после того как вернулся Костенко, больше часа было потрачено на выяснение подробностей, на пустые разговоры. Да, пустые, упрямо повторил Сухарев. Нечего было обсуждать. Нужно было арестовать капитана, отобрать ремень и отконвоировать в трибунал. Вначале – в особый отдел дивизии, а потом в трибунал.
Вместо это приходится ехать в тыл. Там искать транспорт, чтобы вернуться в дивизию. Сам-то комполка на мотоцикле уехал вперед, оставив за старшего комиссара.
Ничего, пробормотал Сухарев. Справимся.
Машина поравнялась с танком, лежавшим на боку возле дороги.
Бомба, рванувшая совсем рядом, судя по воронке – килограммов сто, опрокинула «бэтэшку». Башня уперлась стволом в землю, из открытого башенного люка свисало тело с синем комбинезоне.
Совсем недавно, видно, попал танк под удар. Кровь, загустев на жаре, все еще не почернела, алела на броне.