Вошел Пауль, принес с собой фотоаппарат на деревянной треноге. Не студийный ящик, а относительно небольшой, компактный фотоаппарат со вспышкой. Кажется, «лейка». Непатриотично, подумал Торопов.
– Смотрим сюда, – сказал Пауль, наводя объектив на него. – Улыбку убери, идиот!
Торопов придал лицу серьезное выражение, хотя в душе ликовал и даже беззвучно орал от радости.
Не в некролог же они поместят эту фотографию, правда? Не к приказу о расстреле подколют. Для документов, как пить дать. Для настоящих документов, в которых Торопов будет обозначен как официальный сотрудник СД.
Так, а не иначе.
Для фотографии на пропуск можно было сфотографироваться и в штатском, ведь так? А если его для этого нарядили в форму…
Торопов посмотрел на левую петлицу мундира – четыре кубика и две полоски внизу. И погоны с… как это?.. С одной «шишечкой». Что-то офицерское… Торопов мысленно выругал себя за то, что не выучил в свое время немецкие знаки различия. Даже когда несколько раз искал их в справочниках – ничего не запомнил.
– Обер-штурмфюрер, – сказал Нойманн, заметив взгляд Торопова. – Старший лейтенант. У вас же там было звание? Офицер запаса? Кто?
– Лейтенант.
– Ну, мы вас повысили в звании, имейте в виду. – Нойманн протянул руку, словно собирался по привычке снова хлопнуть Торопова по плечу. – Ладно, полюбовались и хватит. Снимайте форму, переодевайтесь в свое и – за работу.
По плечу Нойманн не хлопнул – побрезговал, наверное. Снятую форму унесли, а фотографию Торопову так и не показали.
И ладно, подумал Торопов. Я потерплю. Ведь фотку сделали, значит, понадобится. И скоро. На дворе конец июля. И не просто июля, а июля тысяча девятьсот тридцать девятого года, до начала войны осталось чуть больше месяца. Пора бы и решить – начинать ее или нет. Может, в свете информации, полученной от Торопова, получится придумать что-то другое? Не хотелось бы, если честно. Зачем менять историю там, где она полностью соответствует интересам Германии.
Если вдруг фюрер примет решение отложить операцию «Вайс», то все – информация от Торопова перестает быть практической и переходит в область теории. Он уже не сможет предсказать дальнейшее течение событий, а будет просто раз за разом перечислять имена, фамилии, изобретения и открытия…
Интересно, все еще лежа с закрытыми глазами, подумал Торопов, а как будет выглядеть изменение истории? Понятно, что не так, как это только что было в его сне. Естественно, это произойдет быстро и незаметно.
Как переключение каналов в телевизоре. Щелк – все уже по-другому. Никто ничего и не почувствует…
Был какой-нибудь Рабинович главой банка – и просто исчез. Потому что его дедушка умер от тифа в Аушвице, а бабку благополучно расстреляли в Киеве. Или Абрамович… А кто-то из русских, какой-нибудь олигарх, вдруг окажется дворником. Будет забавно: вернуться в две тысячи двенадцатый – в новый, переделанный, – и прогуляться по знакомым местам, поискать тех, кого знал в прошлом. Может, кто-то и уцелеет после изменения истории.
А может, изменение уже произошло?
Как там было у Азимова в «Конце Вечности»? Только герой решил, что остается в прошлом, как тут же исчезла его машина времени, и значит, все будущее исчезло. И ничего уже нет… еще нет в будущем? Может, Торопов уже свершил свое великое деяние?
Торопов тут все еще пытается что-то придумать, а там уже – все? Как работает механизм? Просто перенос во времени уже что-то меняет? Или время – штука инерционная, нужно приложить усилия, чтобы ее передвинуть на другие рельсы? Работает принцип бабочки, как у Брэдбери, или нет? Если работает, то с какой дистанции во времени начинается эффект? Позавчера, когда Торопов заполнял очередной лист бумаги, залетевший в комнату комар впился в его лоб, Торопов, не задумываясь, хлопнул рукой, а потом, спохватившись, несколько минут рассматривал раздавленное насекомое у себя на ладони. Он изменил будущее? Или все еще нет? А может, именно сейчас, убив комара, Торопов обрушил все здание причин и следствий?
И все, что было, – исчезло? И не безболезненно, а в результате катастрофы?
Все полыхнуло – каждое мгновение, каждый день, каждый год… Все горело, превращалось в пепел… в ничто превращалось… Прожил человек двадцать лет – и двадцать лет его уничтожал этот огонь. Когда Торопов впервые представил себе эту гекатомбу… аутодафе – чуть не стошнило Торопова.
Его дом. Его семья. Его жена.
Его приятели по сетевой вродекакборьбе, его враги, все, кто когда-то обидел его, – все они сгорели-исчезли-распались-улетучились… Каждый атом и каждая секунда…
И все это сделал он. Он – Андрей Владимирович Торопов!
Никто еще не совершал подобного. Никто и никогда. Что там Наполеон или Чингисхан? Чушь, мелочь!
Хотя… Лучше, чтобы изменения еще не наступили. Было бы неплохо пройтись по ТОМУ миру, высказать в глаза всем то, что он о них думает, объяснить, что он на самом деле их только терпел. Использовал и терпел. Плюнуть в ненавистные лица… Или – еще лучше – прийти с автоматом в руках. И длинной очередью, не жалея патронов…
Тех уродов из параллельного класса, что когда-то встретили его после уроков… или университетского чекиста, который обещал перевод в органы после окончания учебы в обмен на информацию об однокурсниках, а потом, в девяностом, когда все уже валилось и рушилось, сделал вид, что ничего такого и не было.
– Что вы, Андрей? Какая школа КГБ? Вы, наверное, меня неправильно поняли… И я никому ничего не говорил, нет… опустите автомат, Андрюша, опустите…
Торопов представил себе, как нажимает на спуск «шмайсера»… «МП-40». И пули прошивают чекиста насквозь, вырывают кровавые клочья из его спины, превращают отутюженный пиджак в изодранное тряпье… И ублюдков с того форума… и…
Нужно будет попросить…
Кстати, об этом следует написать, решил Торопов. Нельзя производить изменения до тех пор, пока основные разработки – технические и научные – не будут доставлены в тридцать девятый год. Торопов вспомнил, как выглядел стоматологический кабинет его времени, с ужасом подумал, что в этом времени, в тридцать девятом году, поход к зубному врачу может превратиться в пытку…
Медицинское оборудование, научное оснащение, технологии. Нужно будет создать специальную организацию, которая займется скупкой, а если будет нужно, то и кражей всего этого добра из будущего. Скупать и вывозить в прошлое, а потом одним разом, рывком, создать лаборатории, институты, заводы… Разом обрубить всю историю после этого года и дальше возводить новую в пустоте, в вакууме безвременья. Без помех. Чтобы полет на Луну произошел в пятидесятых, чтобы компьютеры – в конце сороковых. Чтобы все это произошло при жизни фюрера, чтобы не сгинуло в грызне после его смерти.
Написать об этом, пусть тот, кто читает записки Торопова, поймет. Добиться встречи с ним и рассказать, убедить… Нужно не менять будущее, нужно его выкрасть. Нужно вырезать из истории семьдесят лет. Вот это – задача! Это – уровень, достойный Андрея Владимировича Торопова. И работа, которая позволит быть полезным долго… очень долго…