– То есть вы искренне считаете… – акцент в речи хозяина кабинета стал заметнее. – Вы полагаете, что это я отдал приказ…
– Вы его не отменили, товарищ Сталин.
– Да, конечно… – Сталин вскочил из-за стола и быстро прошел по кабинету. – Конечно… Это моя вина. Моя. Вы помните, у Тарле…
Сталин взял с полки книгу, открыл, перелистнул несколько страниц.
– Вот, послушайте: «С некоторым удивлением сначала (а потом уже перестали удивляться) царедворцы Наполеона наблюдали при Тюильрийском дворе одного из этих маленьких немецких монархов, как он, стоя за креслом Наполеона, игравшего в карты, время от времени изгибался и на лету целовал руку императора, не обращавшего на него при этом никакого внимания», – Сталин захлопнул книгу. – Вы полагаете, он не мог этого запретить? Мог, но он выглядел бы смешно, если бы пытался вырывать руку, стал бы вытирать ее о полотенце… Казнить беднягу за излишнюю любовь? Люди хотят видеть внешние признаки власти. Внешние… А я… Я вынужден это терпеть… Вы смогли бы поступить иначе?
– Я бы постарался не совершать того, после чего мне было бы стыдно.
– Да? Вы в своей жизни не совершили ничего постыдного? – Сталин засмеялся. – Вы сейчас лжете мне или себе, товарищ Корелин?
– Я!.. – Корелин ударил ладонями по столу, вскочил, набрал воздуха в грудь, но не произнес ни слова. Медленно опустился на стул.
Его купили. Причем купили дешево и ненавязчиво. Профессионально, не мог не признать Евгений Афанасьевич. Отец народов продемонстрировал свое умение выворачивать наизнанку любого, с кем сводила его судьба.
Стена вздрогнула и рухнула вперед, на людей. Крики, клубы пыли, грохот… И рев танкового двигателя. Из серой пылевой тучи, скрежеща траками по битому кирпичу, медленно выехал танк. Стальная громада высотой до неба.
Танковая пушка выплюнула сгусток огня в обезумевшую от страха толпу.
Огонь, клочья плоти и тряпья.
И снова.
Что-то алое и склизкое на вид застряло в танковых траках, влажно шлепало о землю при каждом обороте гусеницы.
Башенный пулемет частил, торопился расчистить дорогу танку. Или наоборот – выстилал ему путь, чтобы было помягче, чтобы траки не так звенели… По человеческой плоти двигаться получалось намного тише.
Близкий взрыв оглушил Севку, разом выключил все звуки. Осталось только изображение – прыгающая картинка, сбитый фокус, мутное, красноватое изображение… Севка провел рукой по лицу, картинка стала видна четче, а на ладони остались потеки крови – чужой крови.
Капитан-артиллерист что-то кричал, указывал рукой в сторону, но Севка не слышал его. И не хотел слышать, потому что капитан тыкал пальцем в сторону немцев, в сторону смерти.
Севка помотал головой, как на пляже, когда пытался убрать воду из уха. Мир вокруг качнулся, померк, но потом стал вдруг ярким и четким, а звуки, вернувшиеся в голову Севки – пронзительными и болезненными.
– К зенитке! – крикнул капитан.
Кто-то дернул Севку за рукав гимнастерки. Это Костя. Его лицо бело от пыли, Костя кажется седым и испуганным. Глаза бегают. Капли пота – или слезы? – прочертили полоски по лицу. Темные полосы на белом.
– Нужно уходить! – крикнул Костя. – Туда, к складам!
К складам – это правильно. Нужно проскочить между горящих вагонов и скрыться среди пакгаузов. Быстрее…
– Лейтенант, ко мне! – крикнул артиллерист.
Он пытается нащупать застежку на кобуре, но пальцы все время срываются, скользят. По левому предплечью, вокруг багрово-черной дырки, растекается кровавое пятно.
– К орудию! – кричит капитан, он наконец выхватил револьвер, поднимает его.
Это он говорил ночью, что приказ двести двадцать семь ничего нового не дает, что и раньше командир имел право пристрелить труса. Сейчас он увидел труса. И хочет…
Наган оказался на уровне лица Севки. Курок отошел назад.
– К орудию, тряпка! – кричит капитан. – Иначе…
Он хочет заставить мальчишку стать к орудию и умереть… тут нельзя выжить, тут можно умереть бессмысленно или сражаясь… Что тоже бессмысленно, подумал Севка отрешенно, но капитан этого не понимает. Он хочет… Он…
Толчок в грудь сбивает капитана с ног. Костя вырывает из руки артиллериста оружие, отбрасывает его. И бежит дальше. К пакгаузам.
Севка бросился следом.
Какой-то солдат с винтовкой в руке оказывается на пути, бестолково оглядывается, беззвучно открывая рот, словно рыба, выброшенная на сушу.
В сторону! Севка отшвыривает солдата и бежит, спотыкаясь о шпалы. Кажется, солдат упал.
Пули торопливо пробегают по доскам разбитого вагона, летят щепки, от горящих досок рассыпаются искры, одна попадает в лицо Севке.
Пригнуться. Пригнуться и бежать.
Спина, маячившая у Севки перед глазами, вдруг замерла – четыре пулевых отверстия появились на ней, наискось, от правого плеча.
Костя!
Севка, не останавливаясь, пробежал мимо убитого. Нет, не Костя – незнакомый старший лейтенант. Хорошо, подумал Севка и быстро поправил себя: то, что Костя жив – хорошо, а то, что погиб этот старлей…
Грохот. Скрежет металла совсем близко, за спиной.
Танк зацепил краем разбитый вагон и потащил его на Севку. Танкист увидел беглеца и решил наказать его за трусость.
Громадный танк заслонял уже все небо, почти нависал над Севкой. И стрелял-стрелял-стрелял… из пушки и из пулеметов. Пули и снаряды неслись над самой головой, они разочарованно выли, поняв, что промахнулись, что не смогли убить его. И в ярости убивали других, всех, до кого могли дотянуться.
Севка оглянулся и замер, парализованный ужасом – танк был уже совсем рядом. На башне плясали алые отблески пламени… Или это по броне стекала кровь? Танк приближался, а Севка стоял, как завороженный, будто превратился в соляной столб…
Танк взревел и словно прыгнул вперед. Гусеница сбила Севку с ног и раздавила грудную клетку.
Севка задохнулся, засучил ногами и закричал, завыл от ужаса…
– Севка! – прозвучало над самым ухом.
По плечу хлопнула рука.
Севка открыл глаза.
– Снова приснилось? – спросил Костя.
Он уже успел одеться, стоял возле Севкиной кровати в спортивном костюме. Наверное, даже зарядку успел сделать.
– Снова Узловая, – выдохнул Севка и сел на постели. – Танк.
Костя кивнул.
– Я в душ, – сказал Севка.
Он был мокрый от пота, сердце колотилось, как безумное, словно они с Костей только что пробежали с десяток километров.
Впрочем, как и в прошлое утро. И накануне. И перед ним.