— Были дела! — туманно сказал Григорий и уселся на единственный стул.
Аркадий пробежался глазами по многочисленным бутылкам и вздохнул. Все они были пусты, как и его карманы. Нежданно свалившегося на его голову приятеля угостить было нечем. Аркадию стало неимоверно стыдно. Только сейчас он почувствовал, насколько худо и неудобно быть бедным!
Но Григорий понял его замешательство и крикнул:
— Эй, Антоньо!
На пороге появился рослый и широкоплечий парень в кожаных штанах и в шляпе с прямыми жесткими полями, смуглый и усатый. Сняв шляпу, он слегка склонил голову:
— Чего изволите? — спросил он по-испански.
— Я голоден как волк, Антоньо! — также по-испански ответил ему Григорий.
— Не хотите ли что-нибудь выпить? — продолжал Антоньо.
— Приготовь бутылку красного вина и закуски, — велел хозяин.
Парень кивнул головой, вновь поклонился и вышел из комнаты. А Григорий обратил свой взор на потрясенного приятеля.
— Тебя что-то поразило?
— Мало сказать, поразило. — Аркадий дернул головой, точно пес, стряхивающий воду с ушей. — Это ж по-каковски ты со своим громилой разговаривал?
— По-испански, — рассмеялся Григорий. — И Антоньо вовсе не громила. Это — управляющий моих поместий в Аргентине. Абсолютно надежный и честный малый. Правда, в тех краях чем шире плечи, тем больше уважения!
— В Аргентине?! — Аркадий оторвал пуговицу от рубахи, которую натянул между делом и принялся застегивать. — Как ты там оказался? Мы ж тебя здесь похоронили!
— А это зря! В роду князей Панюшевых живут долго и крайне редко болеют.
После подобного заявления Аркадий и вовсе сел на кровать.
— Постой, Гриша! — Он схватил полотенце и обтер им лицо. — Что я слышу? Старик признал тебя законным сыном?
— Признал, — усмехнулся Григорий, — а что ему оставалось делать? Единственный наследник от дурной болезни потерял способность детей производить, а вскоре его французские матросы в драке зарезали, когда он к какой-то певичке вздумал приставать в лионском кабаке. Тогда старик принялся меня разыскивать. И каково ж было мое удивление, когда его поверенный в делах заявился ко мне на гасиенду и сообщил, что я уже полгода как князь Панюшев и должен вступить в наследство после смерти моего дорогого батюшки.
— Выходит, князь знал, что ты жив? — удивился Аркадий. — Но почему ж тогда отмалчивался, когда его спрашивали о твоей судьбе?
— Поначалу он тоже ничего не знал. Лет пять прошло, прежде чем я ему написал и попросил позаботиться о матушке. Она в то время сильно болела. Но он и без моих просьб до самой ее смерти очень бережно к ней относился.
— Я был на ее похоронах, — вздохнул Аркадий. — Князь сильно плакал. Очень жаль, что сословные предрассудки не позволили ему жениться на твоей матери. Ведь она была простой танцовщицей в кордебалете.
— Дело не только в предрассудках! Женись он на матушке, пришлось бы расстаться с карьерой, а князь был заметной фигурой в Министерстве иностранных дел. Да и княгиня никогда бы не дала ему развода. — Григорий тоже вздохнул и печально улыбнулся: — Но матушку он любил искренне и нежно. И она в нем души не чаяла. Мечтал бы и я, чтобы меня так полюбили, только вряд ли сейчас это возможно. На первом месте у всех деньги. Барышни ищут состоятельных мужей, молодые люди невест с богатым приданым. Меркантильные интересы губят душу, лишают нас сердца! А вместо любви лишь пустые глаза очередной кокотки. Сегодня она любит тебя, завтра — меня, послезавтра плешивого старичка с толстой мошной. И мы смотрим на это как на вполне обычное явление! — с горечью произнес Григорий и махнул рукой. — Ладно, хватить лясы точить, будем завтракать…
Так через десять лет отсутствия Григорий Панюшев вновь появился в жизни Аркадия и тем самым спас его и от долговой ямы, и от всеобщего осуждения. С тех пор они не расставались. Князь знал, что за показной легкостью нрава и склонностью к выпивке скрывалось то, что и определяло основные достоинства Аркадия: его честность и верность дружбе. Поэтому и в Завидове они оказались вместе. Тем более что покупка имения, которую князь склонялся все больше и больше считать удачной, была в основном заслугой Аркадия. Задержав его на краю пропасти, князь заполучил верного и надежного не только друга, но и соратника. И, кроме того, единственного человека в этом мире, которому позволялось говорить в глаза Григорию даже не слишком приятные слова без обиняков.
Вот и сегодня, как в старые добрые времена, они пили вино, забыв о мере, видимо, потому, что азарт овладел обоими. Скука последних дней окончательно выветрилась из их голов. Они опять чувствовали себя двадцатилетними, готовыми к схваткам и подвигам гусарами. Кровь играла в жилах, легкие просили свежего воздуха, хотелось тут же вскочить на боевого коня и услышать долгожданное: «Сабли и пики в дело!» Гремели барабаны, рвалась шрапнель, осыпая картечью их бастионы… И только под утро они поняли, что вряд ли доберутся до спален без помощи лакеев.
Поэтому, когда над озером поднялось солнце, оба приятеля крепко спали в своих кроватях, забыв об облаве, впрочем, как и о других делах, которые намечали на сегодняшнее утро.
Графиня тоже не спала всю ночь. Ей хотелось спуститься в парк или опять посидеть в беседке, но она знала, что переполошит этим прислугу и назавтра весь дом будет знать об ее ночных бдениях. И не дай бог свяжут это с вечерним визитом князя. Поэтому она позволила себе встать с постели, открыть окно и долго после сидела на подоконнике в одной тонкой ночной рубашке и в чепце. Она даже шаль не накинула на плечи, зная по прежнему опыту, что стоит немного продрогнуть, а после нырнуть под одеяло, и сон не заставит себя долго ждать.
На улице было прохладно, даже слишком. Земля не успела прогреться после обильных дождей, и ночи стояли холодные, как в мае. Но она не мерзла, и под одеяло ее не тянуло. Предыдущий ее сон даже сном нельзя было назвать. Стоило ей закрыть глаза, как перед ней появлялся князь. Причем она совершенно не помнила, что ей снилось, в каком образе он представал перед ней, что говорил, что делал. Просто всякий раз она испытывала непомерное раздражение, а открыв глаза, с облегчением вздыхала, что все кончилось, стоило ей проснуться. Но голова вновь клонилась к подушке, веки слипались, и она опять вступала в поединок, который изрядно изматывал ей нервы и отнимал последние силы.
Наконец она признала свое поражение и после этого взобралась на подоконник, обхватила согнутые колени руками и, уронив на них голову, попыталась свести воедино события вчерашнего дня. Она уже поняла, что не в ее власти изгнать из памяти воспоминания о Григории Панюшеве. Что ни говори, но она была женщиной, причем той, которой совсем не досталось счастья. Как любая девушка, она когда-то мечтала о любви, которую непременно обретет с прекрасным молодым человеком, тонким и возвышенным, чьи чувства будут столь же глубоки и сильны, как и ее.