Правда, ее беспокойство было вознаграждено. В небольшом леске вблизи телятников один из сотских [20] обнаружил убитую ножом собаку, а под ней уже знакомую дурацкую шапку с помпоном, принадлежавшую рыжему Фридриху. Все вокруг было истоптано, видно, пес дорого отдал свою жизнь и Фридрих тоже был ранен. На траве хорошо просматривались бурые пятна крови, а кое-где виднелись застывшие лужицы. Очевидно, там, где раненый злоумышленник останавливался перевести дух.
Исправник исползал весь лесок вокруг места схватки чуть ли не на коленях и, наконец, с торжеством во взоре предъявил графине обгоревший факел. Небось Фридрих обронил его, когда пытался убежать от гнавшегося за ним пса.
Вскоре нашли то место, где встретились слуга и его хозяин. Земля здесь была утоптана, виднелись колея от колес и следы сапог. Исправник измерил их ниточкой с узелком, а после для достоверности зарисовал. Но более всего Наташу поразил все тот же сотский, который обнаружил убитого пса. Он углядел, что следы лаптей возле одного из телятников и те, что удалось обнаружить рядом со следами барона и рыжего Фридриха, несомненно, одни и те же, и взялся отыскать их обладателя.
Наташа удивилась. Это невозможно, сколько владельцев лаптей проживает в округе, как их отличить друг от друга? Но сотский важно пояснил, что рисунки плетения, как ни крути, у всех лаптей разные и не составит особого труда найти проходимца, который наверняка помог преступникам расправиться со сторожами. Те вели себя спокойно, значит, владелец лаптей из людей графини.
Доводы сотского звучали убедительно, и все же графиня не поверила своим глазам, когда полицейские через час приволокли местного бобыля Фролку, пьяницу и известного в Матурихе воришку. Фролка был в стельку пьян, но при виде графини вмиг отрезвел и, бухнувшись ей в ноги, стал биться головой о пол.
— Прости окаянного! Бес попутал! Не губи душу!
— Забирайте эту мразь! — Графиня отпихнула его носком сапога. И подняла взгляд на исправника.
Тот смотрел на нее с явным превосходством.
— Видите, Наталья Кирилловна, как мои люди работают? Вмиг отыскали нечестивца, еще немного, и барона поймаем. Я велел посты по всем дорогам выставить. Сейчас они, видно, затаились, выжидают, но сквозь мои заставы заяц не проскочит, змея не проползет.
— Вашими устами да мед пить, — не сдержалась и съязвила графиня.
Исправник надулся и смерил ее негодующим взглядом.
— Я не любитель хвастать, графиня, но, как видите, мы схватили вашего мужика, о котором вы не подозревали, что он поджигатель. И он, смею заметить, наверняка знает, где скрываются злоумышленники.
— Простите, ради бога, — графиня смутилась, что очень порадовало исправника, — чем быстрее вы схватите поджигателей, тем лучше. Обещаю вашим людям премию по пять рублей каждому, если они поймают их не позднее завтрашнего утра. А особо отличившимся — по двадцать рублей.
— Вот это другой разговор, — исправник заметно воспрянул духом. — Теперь мои люди рылом землю пахать будут, чтобы достать этого чудилу.
Слово «чудило» несколько покоробило графиню, но она сдержалась, не хватало вступать в спор еще и по этому поводу: учить исправника, какие слова следует произносить в присутствии женщин благородного происхождения, а какие не следует. Ведь наедине с собой она сама употребляла и более «горячие» словечки.
Полицейские убрались поздно вечером. Графиня распорядилась накормить их ужином и удалилась во флигель. Но еще долго слышала шум на подворье старосты, полицейские разгулялись не на шутку. Ей уже доложили, что Васятка пришел в себя, но не говорит, потому что лицо сильно обожжено. Она вызвала Андрона и вручила ему пятьдесят рублей, столько же велела передать семьям погибших сторожей.
— Непременно проследи, чтобы в зиму не остались без хлеба и сена! — попросила она старосту. — Дети есть малые?
— Да, почитай, в каждой семье, но мы вдов не оставим, Наталья Кирилловна, поможем всем миром. — Староста горестно вздохнул и перекрестился. — Васятку не успели оженить, по осени хотели у вашего сиятельства просить позволения на свадьбу, да только Всевышний по-другому рассудил.
— И что, уже невесту приглядели?
— Приглядели! Только кому теперь он нужен изуродованный, даже если выживет? — Староста махнул рукой.
— Пускай выздоравливает, — сказала графиня, — а потом что-нибудь придумаем.
— Премного благодарствуем, — староста не сдержался и шмыгнул носом. — Васятка больно резвый на работу был, все в руках горело, благо, что осемнадцать только-только стукнуло.
— Ничего, я верю, что он поправится. С лица воду не пить, главное, чтобы мужик был справный.
— Спаси вас бог, — Андрон поклонился ей в пояс, — святая вы женщина, барыня!
— Ладно, ладно, ступай, я устала, — графиня строго посмотрела на него, — завтра доложишь мне, сколько леса и камня нужно на строительство. Я от своего не отступлю. Надо до весны новые телятники поднять, чтобы было, куда телят пригнать.
— Ваша воля, барыня! Сделаем все в наилучшем виде, только, по моему разумению, надо их на новом месте ставить. Дурная примета на пепелище строить.
— Я согласна, завтра посмотрим, где лучше начать строительство…
Наташа отошла от окна. Она озябла и думала, что, согревшись под одеялом, непременно заснет. Так оно и случилось. И хотя поднялась она в восемь утра, четыре часа сна вернули ей утерянные силы и бодрость духа.
После завтрака графиня отправилась вместе с Андроном и еще тремя мужиками присматривать новые площадки под строительство новых коровников. Было очень жарко, как всегда перед дождем, донимала духота, но небо, если не считать легких перистых облаков, было чистым, и староста предположил, что гроза соберется к ночи.
Вернулись в деревню за час до полудня. Наташа с наслаждением выпила квасу и велела Андрону после обеда заложить коляску. С делами в Матурихе покончено, и она спешила домой, соскучившись по Павлику и сестре. Она велела закрыть окна во флигеле ставнями и хотела полежать с часок в прохладе. Но не получилось.
Стоило ей перешагнуть порог спальни, как взгляд выхватил белый лист бумаги, который валялся под подоконником. Наташа подняла его, пробежала глазами несколько писанных по-французски строчек и увидела стремительно приближающийся, добела выскобленный пол.
Очнулась она оттого, что кто-то протирал ей лицо холодной мокрой тканью и ласково приговаривал:
— Слава богу, очнулись, Наталья Кирилловна! Слава богу! — Она узнала голос Анюты, но первым делом выхватила глазами злополучный листок бумаги. Оказывается, она до сих пор сжимала его в руке.
— Что? Что это такое? — спросила она требовательно у Фадея, который переминался возле порога с ноги на ногу.
— Не знаю, ваше сиятельство, ей-богу, не знаю!