— Господи! — Маша почувствовала, что ей не хватает дыхания. — Что с ними?
— Дмитрий ранен в плечо, но не серьезно, так, небольшая царапина, — поспешно заверил ее граф, заметив, что она побледнела от испуга, — а вот Снешневичу уже ничем не поможешь, — граф пожал плечами. — Отбила ляху охотку бегать солдатская пуля.
Девушка закрыла лицо ладонями, не в силах справиться с потрясенном. Неужели пет больше в живых белокурого красавца Янека? И никогда теперь ему не спеть своих трогающих душу старинных польских песен!.. Замолк навеки верный и отважный Машин защитник, и некому будет отныне кричать ей сквозь щель в ограде: «Эй, прекрасная паненка, не по мне ли страдает ваше бедное сердечко?» — весело шутить над своими товарищами и делать берестяные свистульки для местных ребятишек…
Холодные пальцы коснулись ее шеи, и Маша отпрянула к войлочной стене подальше от человека, которого ненавидела сейчас более, чем кого-либо на свете.
— Не смейте прикасаться ко мне! — прошептала она с негодованием. — Вы — грязный и подлый убийца!
Лобанов руку убрал, но вдруг ухватил Машу за плечи и рывком притянул к себе. Его губы приблизились к ее лицу, и он, задыхаясь, прошептал:
— Учтите, за этого грязного и подлого убийцу вы со временем выйдете замуж, если не желаете, чтобы Государь отвернулся от вас, и ежели хотите лучшей доли для вашего ненаглядного Мити.
— Вы с ума сошли! — Маша с трудом справилась со смятением, и только слегка дрогнувший голос выдал, что она испытала несомненное потрясение от заявления графа. — Зачем я вам понадобилась? — спросила она едва слышно и опустила глаза.
Граф так же неожиданно отодвинулся от нее и окинул взглядом съежившуюся под одеялом женскую фигурку:
— Я и сам очень бы хотел это знать, дорогая Мария Александровна! Но после нашей первой и, надеюсь, не только мне достопамятной встречи меня словно зельем каким колдовским опоили. Днями и ночами только о вас и думал, не спал, службу забросил, пока Государь не вызвал меня и не заставил признаться, что уже не мыслю своей дальнейшей жизни без вас, дорогая. Возможно, в старые времена вас за подобный приворот, как ведьму, в колодце утопили или, того хуже, в костер бросили бы, но вы, похоже, и не к таким испытаниям готовы. Неужели вы по правде так любите Митю и действительно намерены пожертвовать ради него всем, что имеет свойство исчезать без возврата: молодостью, красотой, счастьем? Неужели вы никогда не задумывались о своей жизни здесь через год, пять, десять лет? Вы не представляете, насколько способен изменить мужчину тяжелейший труд в рудниках! Он превратится в злобное и усталое существо, которому будут безразличны и ваша любовь, и ваша забота… Жизнь станет для вас сплошным кошмаром, дорогая Мария Александровна, но тогда уже никто не поможет вам избавиться от него…
— Вы никогда не поймете меня, граф! — произнесла Маша устало. — Вы склонны видеть в моих поступках что угодно, но только не любовь. Возможно, потому, что вам никогда не удастся испытать подобного чувства!
— Откуда вам знать, что я могу испытать, а что нет? — Лобанов неожиданно для Маши сполз со стула, опустился на колени и уткнулся в ее ладони лицом. — Если сумеете, простите за то, что по моей вине вам пришлось сегодня страдать! Поймите, я был в отчаянии, когда понял но вашему лицу еще тогда, в Терзе, что вы ненавидите меня! Да, я был в полнейшем отчаянии, ведь я так стремился увидеть вас! Клянусь, никогда, даже в юности, мое сердце так не билось, как на пороге вашего дома! Казалось, оно вот-вот выскочит из груди и побежит вприпрыжку впереди меня. Я готов был припасть к вашим ногам и целовать их в обмен на ласковую улыбку и несколько приветливых слов. А вместо этого я увидел в ваших глазах лишь ненависть и презрение…
— Признайтесь, граф, у вас нет никаких доказательств, что я готовила Митин побег? — не совсем учтиво перебила словоизлияния графа Маша, поразившись внезапной догадке.
Лобанов исподлобья виновато посмотрел на нее и покачал отрицательно головой:
— Каюсь, мне это пришло в голову в тот самый момент, когда я увидел вас после слишком долгой для меня разлуки.
Не может быть, подумал я, чтобы эта бесподобная красавица решилась прожить всю свою жизнь в дикой глухомани. Не в ее характере прозябать до скончания века в грязи, в нищете, в окружении жалких, никчемных людишек. Эта женщина крепостные стены была готова сокрушить, чтобы добиться своего, и вдруг столь необычное для нее смирение. Согласитесь, здесь есть повод для размышления, та chere Мария Александровна?
— Что за дьявольские игры вы затеваете, ваше сиятельство? — прошептала Маша. — Неужели вы в состоянии испытывать ко мне добрые чувства, убивая и мучая при этом других людей? За что вы расправились с Янеком? — Она судорожно сглотнула застрявший в горле комок. Жажда становилась невыносимой, и каждый звук с трудом вырывался из пересохшего горла. — Я не верю ни единому вашему слову — они так же лживы, как и ваши подозрения насчет меня и Мити!
— Что касается вашего мужа, то здесь нет ни капли вымысла, и его ждет очень серьезное наказание и за подготовку нескольких побегов, и за бунт, что с его легкой руки учинили каторжные в остроге.
— Я так и не поняла из ваших слов, почему каторжные вздумали бунтовать? И насколько верно ваше утверждение, будто причиной беспорядков в остроге стал неудавшийся побег? Вы не сумеете убедить меня в Митиной вине, пока я сама не услышу от моего мужа о причинах этого бунта. Надеюсь, вы будете милосердны и подводите мне встретиться с ним?
— Ночью и в таком виде я вас никуда не выпущу! — Граф отвернулся и тихо сказал:
— На самом деле он взбунтовался, когда узнал, что ему не позволят попрощаться с вами, и бросился на конвоиров. И первым его поддержал этот поляк, Снешневич… Они обезоружили конвой. Пришлось вызывать подкрепление… Солдаты открыли стрельбу… И если бы Снешневич не заслонил собой Дмитрия, то хоронить пришлось бы не его, а вашего супруга…
— Господи, Янек! — Маша уже не могла сдерживаться. Она уткнулась лицом в подушку и зарыдала и голос, оплакивая не только смерть Митиного и своего друга, по и все надежды на свободу и обретение долгожданного счастья.
Граф некоторое время сидел молча, потом осторожно коснулся ее плеча:
— Успокойтесь, дорогая! Скоро утро, И вам следует немного отдохнуть. А пока выпейте чаю. Правда, он остыл уже, но жажду утоляет прекрасно!
Маша рывком поднялась и села на постели, поморщившись от боли в спине. Раны немного подсохли, но каждое резкое движение причиняло ощутимые страдания.
Граф протянул ей большую деревянную пиалу с чаем. Маша нервно сглотнула и провела сухим языком по потрескавшимся губам, предвкушая, как холодная влага остудит ее опаленное нестерпимым жаром горло. Но вдруг голос Цэдена вторгся в ее сознание, и она словно наяву услышала слова, произнесенные им торопливым шепотом: «А чай постарайтесь незаметно вылить…» И недолго думая, она ударила графа по руке, отчего пиала отлетела в сторону, а вожделенная влага мгновенно раскатилась каплями по толстому войлоку, закрывающему пол юрты.