Алексей это отметил по степени панибратства, с которым пристав приветствовал их.
— А! — закричал он радостно, привстав из-за стола и раскрыв объятия навстречу Ивану. — Нашлись? А то я думал, вы вслед Федору Михайловичу отъехали. Неужто обнаружили что-то?
— Обнаружили! — ответил Иван односложно и обвел взглядом стол. — А ты, брат Тараканов, смотрю, времени даром не теряешь? Ужинать изволишь?
— А что же зря время терять? — удивился пристав. — Почему бы с хорошими людьми не отужинать? — Он расправил усы и вернулся на лавку. — А Петр Евдокимыч у нас человек известный, знает, как гостя приветить. Вот, глядите, тут и сиг жареный, и щучка, и караси в сметане. — Он широко развел руками и пригласил:
— Присаживайтесь, господа сыщики! Служба наша не волк, в лес не убежит. До утра еще ого сколько времени! Успеете и Петра Евдокимыча поспрошать, и супругу евонную, и сынка.
Сыщики сели за стол, лицом к присутствующим. Вроде ничего страшного в эту ночь им не угрожало, но привычка привычкой, и, не сговариваясь, они даже сейчас устроились таким образом, чтобы Алексею для наблюдения достались окна, а Ивану — входная дверь.
Окинув быстрым взглядом комнату и все, что в ней находилось, Алексей только что заметил хмурую женщину в темном, надвинутом на самые глаза платке. В этот момент скрипнула, открываясь, дверь. Женщина встрепенулась, глаза ее ожили, но Алексей заметил эти изменения уже вполглаза, потому что его внимание сосредоточилось на вошедшем. Это оказался тот самый парень, что придерживал во дворе собак.
Одет он был в старый, вымокший насквозь зипун и сапоги с короткими, разрезанными сзади голенищами. Под ним мигом натекла лужа воды, но он не входил в комнату, топтался на пороге, мял в руках шапчонку и заискивающе улыбался.
— Чего надо? — неожиданно рявкнул на него мельник. — Кто звал? Где я тебе велел сидеть и носа не высовывать?
— Так в клети крыша протекает, я застыл, однако, совсем, — неожиданно по-мальчишечьи звонким голосом ответил детина. Это был коренастый широкоплечий малый, со слегка кривоватыми ногами и длинными руками. Но лицо его походило на лицо младенца: пухлощекое, чистое, без какого-либо намека на растительность. И глаза смотрели по-детски виновато, как-то по-щенячьи, что ли? Казалось, он вот-вот завиляет хвостом, лишь бы не прогнали, лишь бы не побили.
— Ничего, перебьешься! — ответил было мельник, но, заметив не слишком дружелюбный взгляд Ивана, несколько сбавил тон:
— Ладно, постели ему в сенях, — кивнул он жене.
И она тотчас вскочила на ноги. Причем с тем же выражением в глазах, что и у парня, который продолжал топтаться у порога, не сводя взгляда со стола.
Тогда Алексей недолго думая взял с блюда кусок жареной курицы, положил его на два толстых ломтя хлеба, прибавил пару картофелин и молча подал парню. Тот отшатнулся и почти с ужасом посмотрел на него, а потом на мельника.
— Да бери, чего уж! — криво усмехнулся хозяин и покосился на Алексея. — Добрая душа господин начальник!
— С-спаси вас бог. — Парень поклонился и, пятясь, скрылся в дверях.
Женщина засеменила следом и осторожно прикрыла дверь за собой.
— Что, работник твой? — Иван, не дожидаясь ответа, пододвинул к себе блюдо с жареной рыбой и принялся с аппетитом жевать.
— То Гришка, пащенок ее, супруги моей, значитца, — произнес угрюмо мельник. — В девках еще прижила. Видно, вытравить пыталась, вот и родила богом обиженного. У него разума что у младенца. На то только и способен, что кули с мукой таскать да с собаками забавляться. И жрет много, просто спасу нет! Вчера зараз каравай хлеба умял!
— И что ж, ты ее за просто так с дитем взял? — осведомился Иван, продолжая расправляться с рыбой.
Алексей последовал его примеру, но с вопросами не лез, предпочитая молча наблюдать за Петуховым. Мельник был крайне неказистым мужичонкой, с лохматой бородой и головой, в которой застрял какой-то мусор, словно ее хозяин долго лазил в бурьяне. Но тем не менее борода у него торчала воинственно, а маленькие, вприщур, глазки смотрели с явной злобой.
— А то, мил человек, к делу не относится, — ответил он сердито и налил себе полную чарку мутноватой жидкости из пузатой бутыли, судя по запаху, крепчайшего самогона. Залпом выпил ее, крякнул и вытер рот рукавом рубахи. — То чисто мое соображение, кого в дом брать! А вы приехали про утопленницу спросить, так и спрашивайте, чего кота за хвост тянуть?
— Ты, Петр Евдокимыч, не к столу про утопленницу помянул, — попенял ему пристав. — Дай гостям сначала с голодом управиться. Они, почитай, часов пять как из города, и все не евши да не пивши. — Он кивнул на бутыль с самогоном. — А то налить, Иван Александрыч, по стопке? Крепкий зараза, аж слезу вышибает! От устатка и следа не останется!
— Нет, на службе нам пить нельзя, — ответил за Ивана Алексей. — А про утопленницу и про все остальное, что нам для следствия интересно, мы непременно спросим, Петр Евдокимович, но когда сами посчитаем нужным.
— Так ночь на дворе, — мельник пожал плечами, — мы в это время завсегда спать ложимся.
— И ночь не поспишь, если надо будет, — спокойно возвестил Иван и тщательно вытер рот платком. — За ужин спасибо, уважил, но службу никто не отменял! Сейчас вы, Петр Евдокимович, останетесь здесь, за жизнь побеседуете с Алексеем Дмитричем, а мы с господином приставом по мельнице пройдемся, оглядимся, с вашей супругом и ее сынком покалякаем.
Мельник нахмурился и поднялся из-за стола. Метнулись по стенам черные тени, глаза хозяина блеснули из-под густых бровей. Алексей почувствовал себя неуютно. В детстве, бывало, после нянькиных сказок он очень живо представлял себе леших, болотных кикимор, домовых и прочую нечисть. И хозяин внешне весьма смахивал на лешего, причем изрядно разъяренного от невозможности противостоять более сильному противнику.
Но мельник выдал злость только яростным блеском в глазах. Что-то заставило его промолчать. Алексей подумал, что это мелкое злобное существо — сущее наказание для своих домочадцев. И все-таки Петухов не вязался у него с образом жестокого убийцы. Скорее всего женщину убили далеко отсюда и зачем-то привезли за тридевять земель. Версия, что труп решили скрыть от полиции, была, на его взгляд, маловероятной. Убийцы явно рассчитывали на то, что труп скоро обнаружат, значит, преследовали конкретную цель, но какую?
Мельник вдобавок ко всему оказался еще тупым и ограниченным малым. Алексею приходилось повторять каждый вопрос дважды, а то и трижды, прежде чем тот понимал, о чем его спрашивают. Впрочем, ответы Петухова особым разнообразием не отличались. На все старания Алексея разговорить его и пролить хоть какой-то свет на случившиеся он отвечал монотонно и почти одинаково:
— Ничего не знаем, ничего не ведаем! Слыхом не слыхали, глазом не видали…
Прояснить обстановку так и не удалось, но Алексей не терял надежды, что хозяин в конце концов устанет, и продолжал допрашивать его, целеустремленно и дотошно, пытаясь поймать на противоречиях и стараясь в то же время уловить тот момент, когда мельник замнется, споткнется на слове или даже испугается. Но тот сидел напротив Алексея как истукан и без всякого выражения в глазах продолжал как ни в чем не бывало талдычить: